Мы уже знаем (см. главу 5), что Симон, сын Гиоры, руководитель еврейских повстанцев в последние годы войны против Рима, возможно, считал себя мессией, но на самом-то деле никто не знал, каким Мессия будет. Когда в середине I века Павел проповедовал перед нееврейской христианской общиной как «апостол Христа Иисуса», слово «Христос» его слушатели воспринимали как имя собственное, без какого-либо описательного смысла. Трудно сказать, на каком основании кто-то из его читателей интерпретировал термин «помазанник» как имеющий какое-то отношение к концу времен. Эсхатологические настроения витали в воздухе, однако нет причин полагать, что они набирали особую силу именно в конце эпохи Второго храма [23].
Загробная жизнь и мученичество
Представления о конце времен часто включали в себя идею о всеобщем воскресении и суде над мертвыми. Согласно Первой книге Еноха, души покойников содержатся в особых отделениях — «трех темных и одном светлом» (светлое — для праведников) «до времени великого суда». Такое представление о душах, пребывающих во сне вплоть до конца истории, было широко распространено. Но в эпоху, о которой идет речь, многие евреи надеялись и на личное воскрешение после смерти еще до наступления последних дней, хотя мнения о природе этой загробной жизни расходились. Еврейская героиня Второй книги Маккавейской, чьи семь сыновей были казнены во время преследований при Антиохе, ободряет юношей надеждой на возвращение к физической жизни милостью Божьей: «Итак, Творец мира, Который образовал природу человека и устроил происхождение всех, опять даст вам дыхание и жизнь с милостью, так как вы теперь не щадите самих себя за Его законы». В конце повествования умирает и мать. Автор Книги Юбилеев, также написанной, по всей видимости, во II веке до н. э., говорит, что кости праведников «будут покоиться в земле, но для духа их будет многая радость». Согласно Книге пророка Даниила, «разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки, навсегда». Как автор Книги Премудрости Соломона, так и Филон Александрийский приняли платоновскую концепцию бессмертия души: «ибо тленное тело отягощает душу», а любой смертный «сам недавно родился из земли и вскоре пойдет туда же, откуда он взят, и взыщется с него долг души его»
[71] [24].
В еврейских эпитафиях этого периода лишь изредка говорится о загробной жизни, хотя в некоторых эпитафиях из Египта упоминаются «счастливые надежды», а одна из них гласит, что душа умершего присоединилась к святым. Представляется, что большинство евреев, как и многие их современники из других народов, предпочитали не прояснять свои взгляды на этот спорный вопрос. Иосиф Флавий указывает, что у фарисеев, саддукеев и ессеев бытовали весьма различные представления о загробной жизни — от иудейской версии греческих Островов блаженных для праведных душ (такие воззрения Флавий приписывает ессеям) до воскресения или перевоплощения (фарисеи), а то и полного отрицания жизни после смерти (саддукеи). В Евангелиях особое мнение саддукеев по вопросу о загробной жизни служит причиной публичного диспута, причем саддукеи в качестве довода в споре задают каверзный вопрос: если умрет вдова, которая была замужем за семью братьями, то, воскреснув, «которого из семи будет она женою?». Согласно Деяниям, Павел сорвал собрание Синедриона, заявив, что он фарисей и сын фарисея: «За чаяние воскресения мертвых меня судят» [25].
Насколько мы знаем, конкретно этому богословскому вопросу столь большое значение придавалось редко, не в последнюю очередь потому, что к I веку н. э. саддукейское отрицание загробной жизни стало, как представляется, маргинальным. В текстах откровений души праведников возносятся к небесам и видят различные уровни небесного мира, в чем усматривается влияние греческих философских идей о вознесении душ из смертного тела к высшим областям космоса. О саде Эдема — прародине человечества — впервые говорится как о местопребывании почивших праведников в Евангелии от Луки, где Иисус обещает одному из распятых с ним разбойников: «ныне же будешь со Мною в раю»
[72]. Это словоупотребление отражало, по-видимому, представление, уже бытовавшее в еврейской среде, так как оно засвидетельствовано в таргумах (парафрастических переводах Библии на арамейский язык; они с трудом поддаются датировке, но в них зафиксированы многочисленные традиции первых веков н. э.), а также в «Завещании Авраама», где Бог говорит: «Вознесите ныне друга моего Авраама в рай (εἰς τὸν παράδεισον), где пребывают шатры праведников… нет там страдания, печали и стонов, но мир, веселье и жизнь бесконечная» [26].
Подобные надежды были распространены повсеместно, о чем свидетельствует Иосиф Флавий в своей «сумме иудаизма» — труде «Против Апиона»: «каждый… верит в то, о чем пророчествовал законодатель и в чем Бог дал обетование крепкое — что тем, кто соблюдает законы и готов за них, если придется, даже принять смерть, Бог даст новое существование и лучшую жизнь по скончании [веков]». Для Иосифа такая надежда на будущую жизнь была тесно связана с готовностью евреев умереть за свою веру. Он отметил, что не решился бы об этом писать, «если бы сами события не говорили о том, что уже не раз многие наши соотечественники предпочитали с достоинством претерпевать всевозможные мучения, нежели хотя бы единое слово произнести вопреки закону». Всеобщая готовность к смерти описывается как высшая ступень повиновения закону, оставленному еврейскому народу Моисеем:
Ну, а у нас — я даже не говорю о стольких случаях, — но известно ли хотя бы два или три, когда кто-то отступился бы от закона или испугался смерти, причем я не имею в виду ту легкую смерть, которой умирают в сражении, но смерть под пыткою, самую мучительную из всех? Именно потому я считаю, что некоторые из тех, кто одерживал над нами победу, не из чувства ненависти к побежденным подвергали нас пыткам, но потому что хотели посмотреть на удивительное зрелище — что есть какие-то люди, уверенные в том, что для них существует только одно зло — не выстоять и сделать что-то вопреки законам или нарушить их хотя бы единым словом.
Говоря о значении библейских книг для иудеев, Иосиф заявлял: «Уже не раз можно было видеть, как множество пленников в театрах претерпевали пытки и другие всевозможные виды смерти только ради того, чтобы ни единого слова не произнести вопреки законам или другим нашим священным книгам» [27].
Подобное благоговение перед мучениками можно увидеть уже в процитированном фрагменте из Второй книги Маккавейской о героической смерти матери с семерыми сыновьями во время гонений Антиоха IV Эпифана, приведших к восстанию Маккавеев. Казнь мучеников описана детально, с мрачным натурализмом: автор хотел, чтобы читатель вообразил себе эту сцену и всей душой сопереживал страдальцам:
Случилось также, что были схвачены семь братьев с матерью и принуждаемы царем есть недозволенное свиное мясо, быв терзаемы бичами и жилами. Один из них, приняв на себя ответ, сказал: о чем ты хочешь спрашивать или что узнать от нас? Мы готовы лучше умереть, нежели преступить отеческие законы. Тогда царь, озлобившись, приказал разжечь сковороды и котлы. Когда они были разожжены, тотчас приказал принявшему на себя ответ отрезать язык и, содрав кожу с него, отсечь члены тела в виду прочих братьев и матери. Лишенного всех членов, но еще дышащего велел отнести к костру и жечь на сковороде; когда же от сковороды распространилось сильное испарение, они вместе с матерью увещевали друг друга мужественно претерпеть смерть [28].
