Солома, мякина и отруби спорили друг с другом, и каждый говорил: «Ради меня было засеяно поле». Сказали им пшеничные зерна: «Подождите, пока не наступит жатва, — там и узнаем, ради кого было засеяно поле». Наступила жатва, все пришли на гумно, и хозяин поля взялся за работу. Мякина улетела вместе с ветром, отруби он бросил на землю, а солому сжег; а пшеничные зерна он взял и сложил в мешки, и каждый целовал их. Так и народы мира — эти говорят: «Мы Израиль, и ради нас сотворен мир», а другие: «Нет, мы Израиль, и ради нас он сотворен». Говорит им Израиль: «Подождите, пока настанет день Всевышнего, благословен Он, и мы узнаем, для кого же мир сотворен, как написано: „Ибо вот, придет день, пылающий как печь“ (Мал. 3:19)» [23].
Было бы неверным рассматривать все толкования Библии, созданные евреями, жившими в христианских странах, в свете полемики против христиан: как мы уже видели, раввины не нуждались в посторонних стимулах, чтобы размышлять о значении текста Писания. Однако не вызывает сомнений, что для официальных диспутов, в которых с XIII века заставляли участвовать евреев в некоторых регионах средневековой Европы, глубокое знакомство с трудами христианских мыслителей было необходимо. В 1240 году после требования папы римского исследовать еврейские книги на предмет богохульства состоялся Парижский диспут, проигранный еврейской делегацией: судьи признали Талмуд достойным осуждения, и целые возы еврейских книг были сожжены на месте нынешней площади Отель-де-Виль. В 1263 году великий рабби Моше бен Нахман (Рамбан) из Жироны (см. главу 13) выступил против монаха Пабло Кристиани, крещеного еврея, который попытался продемонстрировать, что раввинистические тексты сами по себе доказывают истинность христианства. В этом споре Рамбан отвергает чудесное как противоречащее разуму:
То, во что вы верите, и самую основу вашей веры, не приемлет разум, и в природе нет этому никаких оснований, и пророки никогда об этом не говорили. Даже чудесное не может простираться столь далеко (и я объясню это в свое время и в своем месте, и приведу тому подробные доказательства), чтобы Создатель небес и земли превратился в плод в утробе некой еврейки, пробыл там девять месяцев и родился младенцем, затем вырос, а впоследствии был предан в руки своих врагов, которые осудили его на смерть и умертвили; после чего, как вы утверждаете, он ожил и вознесся на небо. Этого не стерпит разум иудея, да и любого человека; и тщетно вы говорите, ибо в этом и есть корень наших разногласий.
За спиной христиан тон еврейской полемики был не столь рафинированным. По числу сохранившихся рукописей ясно, что непристойные описания жизни Иисуса в «Тольдот Йешу» пользовались популярностью у евреев в эпоху позднего Средневековья [24].
Однако, если отвлечься от подобного антагонизма, нетрудно заметить, что иудеи перенимали некоторые религиозные идеи и обряды своих соседей-христиан. В позднеантичной Палестине структура еврейской общины как религиозного сообщества, объединенного вокруг синагоги, возможно, и не была напрямую «списана» с христианских общин, состоявших из прихожан одной церкви, но во многом сформировалась благодаря тому, что для поздней, уже христианской, Римской империи одной из основных характеристик подданного была его религиозная принадлежность. Запрет двоеженства в X веке в Германии, скорее всего, был принят раввинами под влиянием окружающей христианской культуры: ведь в исламских странах, где многоженство было обычным делом, раввины его не запрещали. В силу не то подражания, не то конкуренции у евреев стали очень популярны описания мученической кончины за веру, аналогичные вдохновлявшим христиан житиям мучеников, в свою очередь построенным по образцу историй о мучениках эпохи Маккавеев (см. главу 8). Архетипичным сюжетом о бестрепетном страдании «ради освящения имени Божьего» в раввинистическом иудаизме стало описание смерти рабби Акивы:
Когда повели р. Акиву на казнь, было время чтения «Шма». Железными крючьями терзали тело р. Акивы, а он принимал иго царства Небесного. Сказали ученики его: «Учитель, даже и сейчас?» Сказал он им: «Все мои дни не давало мне покоя заповеданное нам: „[и возлюби Господа] всей душою твоею“, [то есть] „даже когда Он забирает твою душу“. Я говорил: „Когда же придется мне исполнить это?“ Неужели теперь, когда это стало возможным, я не исполню?» И до тех пор звучало в устах его слово «Един» [последнее слово молитвы «Шма»], пока не отлетела душа его [25].
Значительный всплеск моды на повествования о мучениках произошел в Германии в эпоху крестовых походов. Хронист Соломон бар Симсон описывает самоубийство мучеников в Майнце в 1096 году:
Когда люди Священного Завета увидели, что их судьба решена на небесах и что враг победил и устремился во двор собора, они все вместе — старики и дети, мужчины и женщины, слуги и их хозяева — заголосили, обращаясь к Отцу на небесах. Они оплакивали себя и свои жизни, провозглашая справедливость Небесного суда и говоря друг другу: «Будем же мужественно нести иго нашей святой веры, ибо теперь враг может лишь убить нас мечом, а смерть от меча — легчайшая из четырех смертей. И тогда мы заслужим себе жизнь вечную, и души наши будут вечно пребывать в саду Эдемском, при великом светящемся зерцале»… Затем громким голосом они воскликнули все как один: «Мы не должны медлить — наши враги уже среди нас. Поспешим принести себя в жертву Богу. Каждый, у кого есть нож, должен осмотреть его, убедиться, что нет в нем изъяна, и пусть он затем зарежет нас в освящение имени Единого и Вечного, а потом убьет себя — либо перерезав себе горло, либо ударом ножа в живот» [26].
Влияние на иудаизм ислама было совсем другим, и переоценить его трудно. Раввинистическая теология, поэзия, законотворчество и даже интерпретация Библии отражали современные раввинам тенденции в исламе с последних веков 1-го тысячелетия и вплоть до высокого Средневековья. Диспуты в Багдаде в X веке, описанные в «Книге верований и мнений» Саадьи Гаона, велись в сравнительно открытой и философской атмосфере, хотя из-за мусульманских обвинений в том, что евреи во времена Эзры якобы исказили текст Библии, вообразив себе антропоморфного Бога, Маймонид воспретил подобные дебаты из-за «их верования, что Тора не с Небес». По важнейшему для монотеизма вопросу мнение евреев и мусульман было общим: обе конфессии объединяло неприятие христианской веры в Троицу. Многих еврейских мыслителей привлекало учение исламских схоластов (калам), зародившееся в VIII веке, об абсолютном единстве и бестелесности Бога, которому нельзя приписать никаких свойств, и о совершенстве божественной справедливости. Интеллектуальной мощью исламской философии (впитавшей в себя многое из греческой философии и достижений греков, в особенности Аристотеля, в естественных науках) пользовались многие арабоязычные еврейские мыслители мусульманского мира, в том числе мусульманской Испании. Со многими их трудами познакомились и евреи остальной Европы благодаря многочисленным переводам с арабского на иврит, выполненным великим комментатором Библии, поэтом, грамматистом, философом и астрономом Авраѓамом Ибн-Эзрой. В Южной Франции XII–XIII веков четыре поколения семьи Тибонидов перевели на иврит множество арабоязычных трудов по философии, медицине, математике, астрономии, а также комментариев к Писанию [27].
