Апони отдала отцу свой любимый браслет и венок. Напевая красивым, чистым голосом, Матхотоп отдал команду закапывать. Дождь усиливался, а люди стояли и ждали, когда же всё закончится.
Наконец рабы разобрали запруду, и вода хлынула в обычное русло, скрывая вход в прощальные хижины.
Дождь, как по велению, внезапно прекратился.
Горечь утраты сменилась щемящей радостью предвкушения. Апони честно отгоревала. А завтра будет Праздник Касика. А ей впервые будет дозволено в нем участвовать.
Глава 42. Келли
Когда я проснулась, меня трясло так, будто я, а не Апони, простояла несколько часов под дождем. Было и правда прохладно. Причем, как-то односторонне. Со спины. То есть сверху. Снизу было тепло. Даже горячо. Жарко. Я приоткрыла глаз и уткнулась взглядом в пятнистую поверхность рубашки. Ночью, во сне, я забралась на Уэйда, и утреннее доказательство его репродуктивной полноценности упиралось мне… Туда, в общем, куда бы оно упиралось, находись владелец в бодрствующем состоянии. Но хозяин спал, запрокинув голову, и храпел, как французский бульдог после обеда.
В зыбком сером мареве зарождающегося утра лица просматривались нечетко. За время нашего путешествия Брай оброс щетиной. Впрочем, остальные мужчины тоже. Сильнее всех «ощетинился» колумбиец. Горячая кровь подогревала латиноамериканские корни черных волос, и они пёрли наружу как на дрожжах. Футболист (если он футболист на самом деле) сейчас походил на обезьяну. Внешняя форма и внутреннее содержание пришли к консенсусу.
У Эндрю волосы пробились в основном под носом и на подбородке, образуя недоразвитую эспаньолку. Спящий американец, криворукий мямля, в сумраке раннего утра выглядел криминальным авторитетом. И бандита в хижине он как-то вырубил. Я совершенно не заметила, когда и как. Споткнулся? Эндрю, в смысле. Или второй бандит оказался таким же лузером культяпистым, что и наш американец, и сам упал на ровном месте? Но машину Додсон завел. Сам. Без помощи невменяемого Отавиу. Может, ему помогла бредовая лекция колумбийца, хотя я потеряла нить повествования на второй минуте. Или не всё просто, когда речь идет о Додсоне…
А Брайану щетина шла, добавляя в образ рафинированного аристократа здоровой брутальности.
Подлецу всё к лицу.
Я в хорошем смысле этого слова.
Он действительно молодец. Ему, главное, показать цель. И неважно, достижимая она или нет. Он настигнет и овладеет. И жаль тех бедолаг, которых судьба поставит на его пути. Мне у него на пути стоять точно не улыбалось. Я осторожно спустилась с Брайана на землю.
Мне с ним вообще не по пути.
Ему в Англию, мне – на материк. Он будет жить в помпезном загородном поместье, с лисьими охотами и закрытыми клубами, а я – в съемной студии пятнадцатого округа, с привидениями мушкетеров и богемной тусовкой.
Нам в разные стороны.
От этого становилось печально. Пожалуй, никогда я не чувствовала себя настолько защищенной, как в этом опасном приключении.
Я вздохнула.
Образы Дня Прощания теснились в сознании, и их неукротимо рвало на бумагу. Я быстро пробежалась до ближайших кусточков, взбодрилась на короткой дистанции, натащила хвороста для будущего костра и уселась сверху. Ведьма я или кто?
Карандаш привычно скользил по гладкой белой поверхности, рождая пугающие образы. Мертвецы в богатых уборах дались мне легко. Пока я глядела на них глазами Апони, я видела только блеск золота. Закончив рисунки, я посмотрела на скукоженные в позе эмбрионов мумии глазами цивилизованного человека. И содрогнулась. Странно, что образы умерщвленных наложниц и старшей жены совершенно не отложились в памяти. Видимо, юной индианке не было до них никакого дела. Забавно. Апони так возмущалась несправедливостью мира по отношению к ней, но с легкостью приняла смерть тех, с кем жила столько лет бок о бок в женской хижине. Правильно. Любая жизнь имеет ценность. Кроме чужой.
Много времени ушло на то, чтобы зарисовать скалу, Матхотопа на ней и клокочущие, мутные воды реки – внизу. Потом я взялась за Апони, внезапно повзрослевшую, но с детской надеждой на дне глаз. Я заканчивала обрюзгшего Вичаше и похожего на шакала Сеуоти с заискивающим взглядом, когда со стороны кукурузного поля послышались встревоженные голоса.
– Да здесь я, здесь, – буркнула я недовольно.
Послышался треск ломающихся стеблей. Вот так и появляются агроглифы, которые потом принимают за знаки внеземных цивилизаций.
Из рядов кукурузы появился взъерошенный британец, на ходу откидывая с лица пряди челки.
– Живая? – коротко спросил он, будто перед ним могла стоять не я, а свежеподнятый зомби.
– Нет.
– Жаль, – ответил на это Брайан и удалился в лесок.
Что – «жаль»?!
Следом за ним выбрался Эндрю. Его жесткие волосы ответили протестом на вчерашнюю попытку их прижать, и теперь торчали в разные стороны.
– Доброе утро, Келли, – сказал он и улыбнулся.
– Доброе утро, Эндрю! – ответила я и сошла с веток, жестом предлагая американцу выполнить ежеутренний ритуал розжига.
– Я еще немного принесу, – смущенно оправдал он свой поход в кустики.
Солнце взошло, и подозрительный огр превратился в прекрасную принцессу. Тьфу! В криворукого мямлю!
Брай тоже притащил какой-то довольно приличный ствол, который уложил неподалеку от сушняка. Видимо, решил, что теперь можно разводить костер в открытую. Ночь растаяла, забрав с собою страшные сказки.
– А-а-а-а! – дикий вопль колумбийца разорвал благостную тишину утра.
– Отавиу! – крикнул британец.
Из леса, на ходу застёгиваясь, вылетел Додсон.
Со стороны ночлежки послышался шорох.
Уэйд дернул меня с бревна и толкнул назад. Я с удовольствием прижалась к его горячей спине. А он, словно нечаянно, забыл выпустить мою ледяную ладонь и положил себе на грудь.
В просвете между стеблями, качаясь, появился колумбиец.
– Где я? – испуганно произнес он.
Видимо, галлюцинации еще не прошли.
– Где мы? – исправился он, оглядывая спутников.
Ан нет, прошли. Испарились, вместе с памятью.
– Дайте пить, – попросил Тавиньо, падая на бревно и хватая мой блокнот. Деликатность и вежливость на месте, освобожденном памятью, не появились.
– Фу! – прокомментировал он, добравшись до сегодняшних рисунков. – Гадость какая! А это у них что? – Ферран ткнул пальцем в щиток на груди мумии.
Что, что. Бижутерия!
– Кто это? – спросил подсевший Эндрю.
– Отец Апони и жрец, – пояснила я.
– Мало он как-то жрал, – хрюкнул Отавиу своей шутке.
Американец тем временем выдернул у колумбийца блокнот и долистал рисунки.
