– Ты как будто первую любовь вспомнил, – усмехнулся он. – Значит, будешь ревновать ее ко мне. – Фишер похлопал Пахома по плечу и вернулся на свое место.
– Не значит, – опомнился Пахом. – Это же будет Элла в Вериной оболочке.
– Ну, пока нет. Пока это будет Вера. Элла еще не готова к операции. А жена мне нужна сейчас, а не через полгода и даже не через месяц. Впереди новогодние приемы и куча мероприятий. Я планировал посетить их с исцелившейся супругой. Если внешне отличий все равно никаких не будет, то чего ждать? Вера присмиреет и прекрасно подыграет мне.
Пахом скептически поморщился:
– И все-таки, это риск, Герман, появляться на людях с Верой. Ради чего?
– Страховые. Страховые, мой мальчик, – Фишер уже самозабвенно стучал пальцами по клавиатуре, устремив сосредоточенный взгляд в монитор. – Все, как всегда, упирается в деньги. Моя бесценная супруга застраховала свою жизнь и здоровье. И далеко не в мою пользу, а в пользу многочисленных учрежденных ею благотворительных фондов. Когда случилась трагедия, страховщики окружили нас, как коршуны, со всех сторон, разве что через трубы не просачивались. Сегодня состояние Эллы критическое. Если они в ближайшее время явятся, чтобы справиться о ее здоровье, то ни за что не поверят в скорейшее исцеление. Если случится самое страшное, если ее сердце все-таки остановится, я потеряю бо́льшую часть того, что было нажито нами. Поэтому Элла должна жить здесь и сейчас. Вера идеально подходит внешне, пару штрихов я, конечно, добавлю, чтобы никто не признал в ней Званцеву. А со строптивым нравом мы как-нибудь справимся.
– То есть Элле не на что надеяться? – не веря услышанному, заключил Пахом. – Тело, на которое она рассчитывала, просто займет место рядом с ее мужем?
– За кого ты переживаешь? За Веру, которую ждет скорая смерть, или за Эллу, исцеление которой под угрозой?
И впрямь, одной из двух женщин в любом случае придется несладко. Сейчас он узнал, что у Веры есть фора во времени, и это его, кажется, обрадовало. Но жить она будет ровно столько, сколько Элла будет находиться в критическом состоянии. А Элла заслуживает исцеления, как никто другой.
– Естественно, это временная мера, – продолжил Фишер. – Как только Элла окрепнет, мы будем действовать согласно плану. Я просто должен подстраховаться.
– Что Вера говорит по этому поводу?
– А как ты думаешь? – рассмеялся Фишер. – Что я маньяк и старый извращенец. Что еще может выдать ее поганый рот? Но препараты уже работают. Скоро от ее воли ничего не останется. Будет как шелковая. Ты ее не узнаешь.
Пахом приуныл. Значит, Веры не станет намного раньше, чем окрепнет Элла. Препараты Фишера превращают даже самых активных и жизнелюбивых людей в овощи. Тогда он и впрямь сможет распоряжаться Верой как захочет. Плюс во всем этом только один: девушка постепенно потеряет осознание того, какая ужасная участь ее ждет.
Уходя, Пахом остановился на секунду и посмотрел на все еще сидящую на том же месте Веру. Пока еще ее взгляд вполне осознанный, но скоро все изменится, очень скоро.
17
Одиночество страшнее смерти…
Смерть – это всего лишь миг, а одиночество может длиться вечность.
Н. А.
До чего же легко принять решение раз и навсегда изменить свою жизнь, и как сложно это реализовать. В народе принято называть это невидимое сопротивление происками дьявола, искушением, соблазном. Казалось бы, встаешь на путь исправления, но вера в правильность этого пути куда-то улетучивается, появляется страх бездарно потратить время и упустить привычные удовольствия. И постепенно, облегченно выдыхая, ты возвращаешься в свой родной круговорот пороков. А светлая благая цель, от которой малодушно отвернулся, меркнет и в результате затухает где-то на горизонте несбыточных надежд.
Антон уже почти перестал корить себя за мягкотелость и доверчивость, которые привели его к поискам Вериной души и инциденту на кладбище. Но ощущение внутренней опустошенности никак его не покидало. Напротив, оно нарастало с каждым днем. Конечно, молодой человек еще скучал по возлюбленной, но почти в той же степени ему не хватало того душевного подъема, который он испытал, впервые придя в церковь. Не хватало светлой надежды, которая поселилась в нем за время общения с необычной новой знакомой. Он уже окрестил Дашу шарлатанкой, но почему-то не мог испытывать к ней злость. Он ловил себя на мысли, что был бы даже рад, если б девушка переубедила его.
Антон находился на распутье: почтить память Веры и вернуться к прежней жизни или каким-то образом постараться снова найти то неуловимое состояние, в котором он пребывал всего пару дней, но которое заставило его дышать по-новому.
Просидев несколько дней дома и не найдя ответа, он начал постепенно возвращаться в привычный ритм. На пару суток Антон погрузился в работу – почти без перерывов и без сна. Освободившись в пятницу вечером, молодой человек пошел все в тот же бар – место поверхностных знакомств и непринужденной обстановки. Ему было приятно осознавать, что окружающие воспринимают его по-прежнему и не догадываются, в какую чушь он чуть было не поверил. Но, несмотря на это, как бы Антон ни сопротивлялся, он сам себя чувствовал другим и привычное окружение воспринимал не так, как прежде. Он не мог понять, как люди могут быть столь расслабленны, как они могут не задумываться о своем предназначении, о вопросах бытия, как они умудряются не беспокоиться ежеминутно о близких? Ведь все так хрупко, так шатко! Что, черт побери, с ним происходит?!
– Еще виски, двойной! – кричит он бармену.
Если уж он самостоятельно не может расслабить свои мысли, то старый проверенный способ не должен подвести.
На другом конце барной стойки сел смутно знакомый молодой человек. Тут все были смутно знакомы, но этот чем-то выделялся. Может, потому что чудак нацепил женский шарфик? Антон и сам был любителем аксессуаров и почти никогда, особенно в зимнюю пору, не выходил из дома, не обвязав шею на модный манер. Но этот парень вообще был без претензий на тренды: обычная белая футболка, чуть потертые джинсы, на ногах «тимберленды», видавшие уже далеко не один сезон. И пестрый шарф из легкой материи, не подходивший ни по стилю, ни по сезону. Как будто ему вообще было все равно, чем обвязать шею, лишь бы сделать это. Даже если так случилось, что больше нечем было утеплиться в холодную погоду, то почему нельзя было сдать этот дизайнерский шедевр в гардероб с верхней одеждой?
Но все же не эстетический диссонанс во внешности заставил Антона обратить внимание на этого посетителя. Было в его позе, в чертах его лица некое напряжение. Как будто он тоже не пришел сюда за чем-то, а ушел от чего-то. Его взгляд не искал ничего по сторонам, внимание было направлено внутрь себя. Как это просто и верно – искать все ответы в себе, а не попрошайничать у окружающих.
Парень заказал пиво и, по-прежнему не глядя по сторонам, задумчиво прильнул губами к пенному напитку. Антон готов был поклясться, что видел его ранее в совсем другой обстановке. И даже шарф этот он уже видел, но с другой одеждой.
