– От этого никак не зависит. Ей ничего не вводят уже сутки, а сегодня утром гемоглобин стал еще ниже. Пока будем разбираться, что с ней не так, Элле может снова стать хуже.
– Это безответственно! А если причина выяснится во время операции?
– Пахом, ты либо помогай, либо не мешай. Я свои решения никогда с тобой не обсуждал и обсуждать не собираюсь. Либо ты молча идешь со мной, либо так же молча сидишь тут на случай, если нужно будет забрать тело.
– Что значит, на случай? Есть вероятность, что ты захочешь сохранить тело Эллы на память?
Пахом не мог показать, что в курсе безумной идеи его жены.
– Есть мысль поддерживать его жизнедеятельность, тем самым совершив небывалый прорыв в медицине.
– Это с помощью чего же? Тебе не кажется, что это слишком дико даже для нас? Если бы ты дал мне еще немного времени, я бы подыскал подходящее тело если не для Эллы, то хотя бы для Веры. Вот это точно было бы двойным прорывом!
– Не вариант, – покачал головой Фишер, аккуратно подворачивая рукава. – Элла хочет использовать свое тело в качестве инкубатора. И пожалуйста, ни слова больше. Вероятность успеха этого мероприятия и так безнадежно мала. Все. Либо надевай халат, либо жди тут.
Естественно, Пахом надел халат и последовал за Фишером – так он хотя бы сможет попытаться выполнить обещание, данное Вере. Если он продолжит перечить, его точно выставят за дверь.
– Почему прекратили вводить препарат? – максимально спокойным тоном, каким обычно обсуждают погоду, поинтересовался Пахом, когда они вышли из кабинета.
– Он перестал на нее действовать, представь себе! И теперь я вообще сомневаюсь, действовал ли когда-нибудь.
«Действовал», – мысленно ответил Пахом.
И вдруг сложил в ясную картину причины странного поведения Веры за ужином. Во время их последнего короткого телефонного разговора он не успел уточнить у Веры, почему она не принимает препарат. И был очень раздосадован этим фактом, поскольку девушка переживала страшные страдания.
Каково же ей сейчас, перед операцией? К этому моменту она уже не должна была ничего соображать. И Фишеру следовало об этом позаботиться. С таким настроем, как у него сейчас – шаляй-валяй, на скорую руку, бегом, – даже шашлык не маринуют. А он собрался приступить к сложнейшей операции в истории человечества.
Пахом, конечно, знал, что все устроено так, чтобы готовность к операции была часовая, да и в способностях Фишера он не сомневался, но все равно сейчас, торопливо следуя за ним, он едва сдерживался, чтобы не обрушить на шефа удар исподтишка, который сбил бы все его планы.
Но вот они уже заходят в реанимацию, куда зачем-то была переведена Вера. И он видит то, чего опасался больше всего: ее осознанный потухший взгляд, полный смеси смирения и ужаса.
Вот и Римма со спасительным уколом. Скорей бы уже! Женщина ловко справляется с задачей, несмотря на то что сама исполнена волнения. Сейчас она уснет.
«Спи, девочка. И прости нас за все. Прости Германа за его успех и талант. Прости меня за то, что я перенес эту страшную операцию и буду жить, а ты нет. Прости всех живущих, кем я не могу пожертвовать ради твоего спасения».
Но она не спит. Вот ее вывозят из реанимации, а она все еще неотрывно смотрит на него. Без злобы и упрека, но с плохо скрываемым страхом. Пытается бодриться. «Да спи же уже, дура! Пора!»
Закатывают в операционную. Придвигают вплотную к операционному столу, где лежит Элла. Она уже под наркозом. Полностью готова. Вера с ужасом оглядывается на нее и начинает беззвучно глотать воздух. Фишер просит всех лишних покинуть операционную.
Пахом не выдерживает:
– Какого черта она еще не отключилась? Такой дозой слона можно повалить за секунду! Что происходит? Что не так у вас с медикаментами?
Вера смотрит на него умоляюще, но не может вымолвить ни слова, начинает дергаться в нервных конвульсиях. Хорошо, что привязана к каталке, а то разнесла бы тут все к чертовой матери.
Все выходят, кроме ассистентов и Пахома. Герману некогда с ним пререкаться. У него у самого уже выступила испарина на лбу.
– Сразу общий наркоз. На стол переложим, когда подействует. Иначе будет брыкаться.
Вера, все еще заходясь крупной дрожью, старательно подстраивается под маску, поднесенную к ее лицу, и жадно вдыхает анестетик. Закрывает глаза. Как же отчаянно она стремится навсегда покинуть это злачное место, этот бренный мир, который обошелся с ней столь несправедливо!
33
Человек, живущий ожиданием смерти – уже мертв, и оживить его может только осознание того, что жизнь не столько пролог к смерти, сколько смерть всего лишь эпилог к жизни…
Зульнора Фахрутдинова
После того как Веру поместили под общий наркоз, Пахома все-таки вытолкали из операционной. Степан заставил его спуститься в гостиную, где собрались все, кто не участвовал в операции.
Все старательно делали вид, что заняты очень важными делами и даже не думают о том, что происходит в данный момент в этом доме. Кухарка Мила пыталась накормить присутствующих своим фирменным пирогом (но аппетит – это последнее, что могло сейчас появиться у собравшихся). Римма достала вязание. Степан старательно «лопал» толстыми пальцами крошечные разноцветные круги, появляющиеся на экране его смартфона.
– Скоро все будет как прежде, – решилась прервать тягостное молчание медсестра – блондинка по имени Алина.
Присутствующие посмотрели на нее снисходительно. Во-первых, она не отличалась особой сообразительностью и на самом деле даже не имела медицинского образования. А во-вторых, ей очень не повезло с женихом, и только дальнее родство с Эллой помогло девушке вернуться к полноценной жизни.
Эта леденящая кровь история случилась два года назад во время ее романтического путешествия с будущим мужем. В порыве ревности тот лишил красавицу-невесту глаз ножичком для колки льда прямо во время ужина в ресторане с белыми скатертями на Лазурном побережье. Ему показалось, что девушка засмотрелась на официанта.
Двоюродная сестра Эллы, мать пострадавшей, сразу же связалась с гениальными хирургами. Так впервые в истории медицины была проведена операция по трансплантации глазных яблок, до этого представлявшаяся едва ли не более сложной, чем пересадка головы.
Глаз непосредственно связан с мозгом. По сути, видит именно мозг, а глаз просто получает информацию. Раньше восстановление зрительного нерва, по которому проходит сигнал, а также нейронов, за счет которых мозг генерирует изображение, было, разумеется, невозможно. Врачи научились заменять части глаза, повреждение которых мешает передавать сигнал, но вот восстанавливать функции при утрате канала – нет. Кроме того, при полной трансплантации был большой риск отторжения донорского глаза.
Элла предложила последовательное замещение тканей больного органа здоровыми с помощью специального биоматериала. Понадобилось столько человеческих глаз, что Пахому приходилось возить их Фишеру из морга в обеденных лотках, предварительно уложив их в сумку-холодильник. Десятки доноров были похоронены со стеклянными имплантами или вообще с пустыми глазницами, но об этом, естественно, никто не узнал.
