– Чтобы потом убить меня? – Вера вздрогнула, потому что сама не поняла, откуда у нее взялась такая уверенность в этом. – Ты не можешь сделать это классическим способом. Ты убиваешь только во имя науки и ради экспериментов. А со мной этот номер не пройдет. И неизвестно, что подействует на меня, а что нет… Хотя ты найдешь способ.
42
Я не боюсь смерти.
Когда ты умираешь, твоя душа продолжает жить и становится абсолютно счастливой.
Полный покой после смерти, перерождение в кого-то другого – вот самая большая надежда моей жизни…
Курт Кобейн
Уснуть удалось только под утро, причем каким-то странным тревожным сном, наполненным видениями из прошлого – как далекого, так и не очень. В основном это были крайне неприятные моменты, в которые Вере доводилось намеренно или случайно обижать других людей. При этом она как будто вместе с ними переживала обиду на саму же себя. В этих видениях присутствовали и девочка из детского сада, которой Вера, мечтавшая стать парикмахером, в качестве эксперимента отрезала косичку почти под корень, и гримерша с телеканала, которую уволили после того, как Вера окрестила ее криворучкой, и другие люди в похожих ситуациях.
Девушке стало настолько тошно от самой себя, что она очень обрадовалась Римме, которая ее разбудила. В руках она держала две вешалки с элегантными женскими костюмами.
– Герман хочет, чтобы ты примерила эти два варианта.
– Изверг уже встал?
– Уже позавтракал. И тебе не помешало бы наконец поесть.
Вера не знала, в какой момент Римма ее рассекретила, но честно призналась:
– Я завидую тем, у кого есть аппетит, и тем, кто может спокойно спать. Вот тебя совесть не мучает по ночам?
– Мучает, деточка. Всех мучает… После завтрака Алина тебя загримирует.
Вера поморщилась:
– Оставь один комплект. Мне все равно, в чем я предстану перед фишерскими казначеями. Лучше скажи мне, как там новая пленница – донор для Эллы?
Римма замялась. Видимо, она не получала инструкций насчет того, можно ли ей распространяться на эту тему.
– Римма, это простой вопрос. Пожалуйста, ответь.
– Ее увезли вчера вечером. Чем-то не подошла, наверное.
– Вечером? Во сколько?
– Сразу после ужина.
Это значит, часов в семь вечера. Задолго до звонка Пахому и поездки в телецентр. Когда Вера уезжала, Даны уже давно не было в доме, и вернулась Вера в плен к Фишеру, получается, зря. Однако еще неизвестно, куда и в каком состоянии увезли сестру.
Наскоро ополоснувшись и натянув на себя бордовый брючный костюм, Вера направилась к Фишеру за объяснениями. Но он вместо ответов на ее вопросы и требования позвонить Антону демонстративно спрятал телефон в сейф и сообщил, что все доказательства предъявит после подписания документов, а также заверил Веру, что сестра сейчас едет на поезде домой. Вера недовольно фыркнула и отправилась гримироваться.
При всей своей неприязни к Алине она отметила ее неплохие визажистские способности. Через сорок минут стараний девушки, которая раньше работала в салоне красоты и подрабатывала гримером в театре, на Веру из зеркала смотрела серьезная зрелая женщина с узкими скулами, заостренным носом и совершенно несвойственным Вере разрезом глаз.
– Дядя планировал сделать тебе небольшую пластическую операцию после основной, – поясняла по ходу дела Алина, орудуя пушистой кистью. – Но возникли какие-то обстоятельства, не терпящие отлагательств.
– Люди, которые сегодня придут, знают Эллу?
– О, я думаю, дядюшка позаботился о том, чтобы среди них сегодня не было никого из тех, кто знает тетю лично… Получилось очень даже похоже.
Вера внимательно рассматривала свое немного постаревшее, но ничуть не подурневшее от этого лицо:
– Откуда эти морщины?
– Толстый слой тоналки в мимических областях и пара нехитрых манипуляций, – гордо объявила Алина и добавила, складывая косметику и всевозможные кисти в небольшой чемоданчик: – Идея с твоей сестрой была заранее провальной. Мало того, что вы и не похожи вовсе, так она еще и выше вас с Эллой на две головы. Не знаю, что нашло на дядю. Хорошо, что он вовремя одумался.
И тут до Веры дошло, что Дана была лишь очередным рычагом влияния на нее. Фишер ни за что бы не признался, что отпустил сестру, если бы не история с записью, а использовал бы этот козырь до конца. Ему повезло вдвойне, потому что о присутствии Даны в доме Вера узнала от Пахома. Фишер не собирался делать из сестры очередную пленницу, а скорее всего просто предъявил бы Вере доказательства того, что сестра в доме, в виде фото или видео. Вера бы поверила и плясала под его дудку дальше.
Только вот что он будет делать с Эллой? Ни одного упоминания не прозвучало ни о ней, ни о ее реакции на то, что операция не состоялась. Впрочем, тут тоже все ясно. Главное для Фишера – предъявить Эллу страховщикам, и сегодня он сделает это с ее, Вериной, помощью. И будь у Веры уверенность, что с Даной все в порядке, у нее был бы шанс на спасение благодаря этим людям. Но ради Даны ей придется слушаться Фишера и подыгрывать ему в его грязных махинациях. Ей, конечно же, нет никакого дела до того, кому из Фишеров достанется их несметное совместно нажитое богатство, но понятно, что после завершения сделки ни Элла, ни Вера не будут нужны Герману. Может быть, забавы ради он даже попробует повторить попытку проведения операции.
Однако на этот счет неуверенность только возрастала. Вера чувствовала себя настолько странно, что уже начинала сомневаться в способности Фишера вернуть ее к жизни – к нормальной жизни. С другой стороны, о нормальной жизни лучше и не мечтать, ведь только так она будет застрахована от дальнейших покушений на свое тело.
Кому нужен организм, не чувствующий голода, холода, лишившийся здорового сна? Да даже душ Вера принимала больше по привычке. Она не потела, не чувствовала какой-либо несвежести, никаких запахов, которым свойственно появляться при отсутствии регулярных водных процедур. Она, пожалуй, и в душ-то ходила лишь за тем, чтобы убедить саму себя, что свежесть ее тела – это результат элементарного соблюдения личной гигиены. Какое-то время Вера объясняла это еще и тем, что она давно не посещала туалет, а этот факт вроде как логично вытекал из отсутствия приема пищи. Но ведь неизбежно же должен был последовать дискомфорт в желудке, признаки обезвоживания! Но ничего подобного девушка не ощущала.
Она хорошо помнила один момент, когда все еще было по-другому. После того, как препарат перестал действовать, Вера, очнувшись от забытья, тянувшегося несколько дней, поразилась зловонию, исходившему от собственного тела. Она часа три просидела в ванной, а после этого в столовой всеми способами сдерживалась, чтобы не накинуться на обед и не выдать свое неравнодушие к еде, ведь препарат притупляет аппетит.
В большей степени странности своего организма она считала именно последствиями приема препарата. Обязана ли она ему же своей феноменальной памятью? Тут Вера сомневалась. Она объясняла это, скорее, особенностями собственной психики: долгое ежеминутное ожидание неизбежной смерти заставило ее жизнь буквально пролетать перед глазами вновь и вновь, обнажая ее мельчайшие подробности. Вере стало интересно, не испытывают ли чего-то подобного заключенные, приговоренные к казни. Быть может, это явление вообще свойственно ожидающим смерти. Но девушка никогда ничем подобным не интересовалась. Последнее, чем она могла бы увлечься в этой жизни, – это психология смертников.
