– Берегитесь! Я Лысый Орел! – произнес Мейер вслух.
Сидевший за столом Артур Браун озадаченно посмотрел на коллегу. К счастью, в этот момент зазвонил телефон.
– Восемьдесят седьмой участок, – бросил Мейер в трубку.
– Это Сэм Гроссман из лаборатории судебно-медицинской экспертизы. С кем я говорю?
– С Лысым Орлом, – отозвался Мейер.
– Да ну?
– Ага.
– Ясно. Тогда я Волосатая Обезьяна, – промолвил Гроссман. – Что с тобой? Весеннее обострение?
– Ну да! Погода сегодня просто на загляденье – душа так и рвется погулять! – ответил Мейер, глядя в окно.
На улице лило как из ведра.
– Клинг на месте? У меня есть для него кое-что по делу Тинки Сакс.
– Дело передали мне, – отозвался Мейер.
– Правда? Ладно, понял. Ну так как, будем работать? Или полетишь в гнездо яйца высиживать?
– Пошел ты со своим гнездом, – фыркнул Мейер и засмеялся.
– Да-а… Похоже, я не вовремя позвонил, – протянул Гроссман, – ладно уж. Как будет свободная минутка – звякни мне. Договорились? А я пока…
– Лысый Орел очень занят. У него совершенно нет времени, – торжественно проговорил Мейер. – Ладно, говори, чем ты меня хотел порадовать?
– Значит так. Кухонный нож. Орудие убийства. В сопроводительной записке сказано, что он был обнаружен в коридоре у двери спальни. Скорее всего, убийца его бросил, когда выходил.
– И что там с ножом?
– Если честно – не густо. Похож на другие ножи с кухни потерпевшей, так что вполне логично предположить, что он принадлежал ей. Иными словами, преступник не приносил его с собой. Не знаю, насколько эта информация будет полезной для вас.
– То есть он взял нож с кухни? Выбрал его из числа других ножей? – решил уточнить Мейер.
– Не совсем. Я считаю, что нож уже был в спальне.
– И что же он там делал?
– Думаю, убитая нарезала им лимон.
– Да ну?
– Ага. На столике стоял кувшин с холодным чаем. В нем плавали два лимона, разрезанных пополам. На подносе обнаружены следы лимонного сока и царапины, оставленные ножом. Мы решили, что она принесла чай, лимоны и нож как раз на этом подносе. Потом лимоны разрезала и положила в чай.
– На мой взгляд, у вас в основном одни догадки, – скептическим тоном произнес Мейер.
– Напрасно ты так думаешь. Пол Блейни, он проводил осмотр тела, утверждает, что обнаружил на левой руке убитой следы лимонной кислоты. Этой рукой она и держала лимоны, а правой – их резала. Она была правшой, Мейер. Не сомневайся – мы специально это проверяли.
– Ясно. Итак, перед смертью она пила чай, – промолвил детектив.
– Совершенно верно. Стакан с отпечатками ее пальцев мы обнаружили на столике рядом с кроватью.
– А чьи отпечатки вы нашли на ноже?
– Ничьи, – вздохнул Гроссман. – Вернее, чьих там отпечатков только нет. Их полно, и все смазанные.
– А ее кошелек? В рапорте Клинга сказано…
– Та же самая картина. Ни одного приличного отпечатка. Кстати, если ты не в курсе, денег там не было. Я лично считаю, что убийца заодно ее и ограбил.
– Угу, – задумчиво отозвался Мейер. – Это все?
– Все. Обидно, правда? Ты разочарован?
– Что-то уж совсем не густо. Я думал, вам удастся нарыть что-нибудь еще.
– Извиняй, – буркнул Гроссман.
– Да я все понимаю.
На несколько мгновений воцарилось молчание.
– Мейер, – вдруг произнес Гроссман.
– Да?
– Как считаешь, гибель Кареллы имеет отношение к этому делу?
– Не знаю, – честно признался детектив.
– Мне он нравился. Хороший, в общем, был мужик, – отрывисто промолвил Гроссман и повесил трубку.
* * *
Адвоката Тинки Сакс звали Харви Садлер. Он являлся старшим партнером в юридической фирме «Садлер, Макинтайр и Брукс», офис которой располагался на Фишер-стрит. Мейер приехал в офис без десяти двенадцать и обнаружил, что Садлер уже собирается уходить, – адвокат направлялся в местное отделение Молодежной христианской организации – МХО. Детектив объяснил, что пришел узнать, оставляла ли Тинка завещание. Садлер ответил утвердительно и предложил поговорить об этом по дороге, если, конечно, Мейер согласится составить ему компанию. Мейер возражать не стал. Мужчины вышли на улицу и поймали такси.
Садлеру шел сорок пятый год. Он мог похвастаться крепким телосложением. Адвокат пояснил Мейеру, что в сороковом году, до того как его призвали в армию, он был нападающим в сборной Дартмута. Даже сейчас держит себя в форме и два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, приезжает в МХО побегать по полю с мячом.
– Вернее сказать, я стараюсь держать себя в форме, – уточнил адвокат. – Я просиживаю за столом по восемь часов в день, так что футбол два раза в неделю все равно спасти не может.
Мейер вгляделся в грубые черты лица адвоката. У детектива тут же возникло подозрение, что Садлер хочет его уязвить. В последнее время он болезненно реагировал, когда заходила речь о лишнем весе. Несколько недель назад детектив выяснил, что имеет в виду его четырнадцатилетний сын Алан, называя отца Бутеней. В ходе небольшого расследования, проведенного в свободное от работы время, Мейеру удалось выяснить, что на жаргоне школьников это слово означает «жирняй». Ну разве так можно называть отца, даже в шутку? Мейер было собрался всыпать негоднику по первое число, но тут жена согласилась с юным нахалом. «Ты располнел, – заявила она супругу. – У вас же есть специальный спортзал для полицейских. Почему бы тебе туда не походить?» Все свое детство и юность Мейеру приходилось сносить колкости и остроты ребят в районе, глумившихся над его национальностью. Детектив был уверен, что достаточно толстокож, и потому удивился, насколько его уязвила кличка, данная родным сыном. Прищурившись, Мейер посмотрел на Садлера, почувствовав себя солдатом, оказавшимся в расположении противника. «Неужели я становлюсь параноиком? – подумал детектив. – Еврей-параноик… это просто ужас. Нет. Не просто еврей-параноик. Жирный еврей-параноик».
Стоило Садлеру и Мейеру войти в раздевалку, как все тревожные мысли, столь сильно беспокоившие детектива, тут же пропали – словно их корова слизнула языком. В ней стоял запах, присущий всем мужским спортивным раздевалкам. Мейер был убежден, что лучшее средство от предрассудков и подозрений – это как раз аромат раздевалки, в которой царит атмосфера мужской дружбы и товарищества. Детектив прислонился к шкафчикам и стал слушать Садлера, который, переодеваясь, принялся рассказывать о завещании Тинки.
– Она все оставила своему бывшему мужу, – промолвил адвокат, – это была ее воля.
– А как же дочь? Ей что, ни гроша?
