– Простите. – Нора прикусила губу. – Мои слова прозвучали чересчур категорично. Я не хотела вас задеть… Просто у меня есть молодой человек, я его люблю… И я не хотела, чтобы вы подумали, что я… ну… доступна… То есть я хотела сказать, заинтересована в… Господи, что я несу?! Только хуже делаю!
– Да нет, вы прекрасно справляетесь, – отозвался Клинг.
– Терпеть не могу несдержанных людей! – выпалила Нора. – Боже, какие же они скучные! Впрочем, не будем об этом. Нам предстоит обедать, а я еще не успела проголодаться. Сколько сейчас времени?
– Начало первого.
– Давайте немного погуляем и поболтаем? Чтобы у меня не возникло ощущения, что я предаю своего возлюбленного, – закатив глаза, пошутила она. – Да и вам не будет казаться, что вы пригласили на обед бесчувственную дрянь.
– Я с удовольствием погуляю и поболтаю, – промолвил Клинг.
И они пошли гулять.
В тот четверг, за девять дней до Рождества, небо над городом было затянуто грозными тучами, прогноз погоды обещал днем сильный снегопад. Кроме того, с реки дул порывистый ветер, безжалостно крутя поземку на узких улочках финансового квартала, примыкавшего к зданиям городского и фе-дерального судов. Чтобы хоть как-то укрыться от ветра, Нора шла, вжав голову в плечи, но его яростные порывы все равно трепали ее роскошные каштановые волосы. Будто бы ища защиты от ветра, который всерьез вознамерился сдуть ее с тротуара и унести прочь, девушка взяла Клинга под руку и неоднократно зарывалась лицом ему в плечо, когда студеные порывы становились особенно сильными. Берт уже начал жалеть, что девушка дала ему от ворот поворот. Пока она щебетала о погоде и о том, как обожает украшенный к Рождеству город, Клинг развлекал себя дикими фантазиями: крутой, красивый, умный, чуткий полицейский с прекрасным чувством юмора растапливает лед, сковавший сердце юной, очаровательной девушки, и уводит ее у хлюпика и мямли, которым она столь незаслуженно восхищается.
– Кстати, люди тоже преображаются, – говорила Нора. – Знаете, с ними перед Рождеством словно что-то происходит. Они становятся… ну, я не знаю… Благороднее, что ли?
До юной девушки, в свою очередь, доходит, что все эти годы она ждала именно такого мужчину – умного, чуткого, крутого полицейского, и все нежные чувства, которые прежде бездарно растрачивались на никчемного мозгляка, теперь будут обращены к нему, Берту Клингу.
– Да, я понимаю, Рождество сейчас опошлено, дельцы стремятся выжать из праздника все до последнего гроша, но все равно оно трогает меня до глубины души. И это очень странно, ведь я еврейка. Когда я была маленькой, мы никогда не отмечали Рождество.
– А сколько вам лет? – спросил Берт.
– Двадцать четыре. Вы не еврей?
– Нет, – покачал головой детектив.
– Клинг, – задумчиво промолвила Нора и пожала плечами. – Странно, я думала, это еврейская фамилия.
– А ваш молодой человек – еврей? – поинтересовался Берт.
– Нет.
– Вы с ним помолвлены?
– Не совсем, – уклончиво ответила девушка. – Но мы собираемся пожениться.
– А кем он работает?
– Давайте не будем о нем, – попросила Нора. – Вы не возражаете?
Клинг не возражал, и больше о возлюбленном Норы они не говорили. Они бродили по улицам, украшенным елками с горящими гирляндами. Витрины магазинов, мимо которых они проходили, блестели, убранные мишурой и венками. На перекрестках Санта-Клаусы звенели колокольчиками и собирали пожертвования, тем же занимались и музыканты из Армии спасения, дудевшие в трубы и тромбоны. Из магазина в магазин метались ошалевшие покупатели, прижимавшие к себе свертки с подарками, а тучи в небесах становились все более мрачными и грозными.
Еще Нора рассказала ему, что начинает и за-канчивает работу примерно в одно и то же время, а трудится в студии, которую устроила в одной из комнат съемной квартиры. Работала девушка практически без выходных. («Вот только раз в неделю езжу в Риверхед навестить маму. Кстати, вчера, когда вы мне пытались дозвониться, я весь день была у нее».) Поскольку заказчиков у Норы было много, то она занималась самыми разными видами дизайна: от книжных обложек до театральных афиш, от технических справочников до поваренных книг. Одним словом, она могла нарисовать все что угодно, даже цветные иллюстрации для детских книг. («На самом деле, у меня хлопот полон рот. По-нимаете, я ведь не только сижу в четырех стенах и рисую. Мне и с редакторами надо общаться, и с режиссерами, и с авторами. Это чтобы не платить двадцать пять процентов заработка агенту. Два-дцать пять процентов – не меньше! Провалиться мне сквозь землю, если я вру! Представляете, сколько они сейчас на некоторых из нас зарабатывают? И где справедливость?») Рисовать она научилась в художественном колледже «Купер-Юнион» в Нью-Йорке, затем поступила в Род-Айлендскую школу дизайна, а, закончив ее, год назад перебралась сюда. Сперва она работала в рекламном агентстве «Тадлоу Бруннер, Гроулинг и Кроув», где полгода рисовала консервные банки, сигаретные пачки и прочие не менее вдохновляющие предметы. Потом у Норы лопнуло терпение, и она решила уйти на вольные хлеба. («Вот, собственно, и вся история моей жизни».) Было уже почти три часа.
Клингу стало казаться, что он почти в нее влюбился. Но пришло время возвращаться в участок. Он поймал такси и отвез Нору домой. В тот самый момент, когда девушка уже собиралась выйти из машины на Сильвермайн-овал, Берт произнес, надеясь, что ее рассказы о молодом человеке, в которого она влюблена, на самом деле хитрость и выдумка:
– Знаете, Нора, мне очень понравилось с вами общаться. Может, как-нибудь еще встретимся?
Она озадаченно посмотрела на него. На ее лице явно читалось: «Я же вроде яснее ясного объяснила вам, что у меня есть молодой человек. Неужели я допустила некую чудовищную оплошность, в результате которой до вас это так и не дошло?» Девушка одарила Клинга короткой грустной улыбкой, покачала головой и ответила:
– Нет, не думаю.
С этими словами она вышла из такси и скрылась в парадной.
Среди личных вещей Сары Флетчер, заинтере-совавших полицию до поимки Ральфа Корвина, была записная книжка покойной, обнаруженная в сумочке на туалетном столике в спальне. Четверг в участке выдался спокойным. И вот, пока Мейер и Клинг спорили о действенности медного браслета на руке Берта, Карелла решил воспользоваться спокойной обстановкой и внимательно изучить записную книжку Сары. Стояла удивительная тишина – нечастая гостья в полицейском участке. Было настолько тихо, что, казалось, можно услышать собственные мысли. Ни перестука пишущих машинок, ни надрывающихся телефонов, ни преступников за решеткой, орущих во всю силу своих легких о зверстве полиции и нарушении гражданских прав. Все окна были плотно закрыты, и потому в инструктажную не проникал даже уличный шум. Из уважения к тишине и Карелле, корпевшему над записной книжкой Сары, Мейер и Клинг старались разговаривать шепотом.
– Что я тебе могу сказать, – развел руками Мейер, – этот браслет должен творить чудеса. Больше мне добавить нечего.
