– Я все делал неправильно, – с тихой злостью продолжил Хило. – Я поощрял его, дал ему полную свободу и заставил поверить, что он способен на великие дела, добьется всего, чего захочет. – Хило закрыл глаза. – Ложь. Носишь ты нефрит или нет, но если ты окружен им, то не свободен. Лучше бы он… – Голос Колосса дрогнул. – Лучше бы он не сражался на дуэли. Мне жаль, что он не был трусом.
Вен потянулась к мужу, построив мост через огромную трещину, и взяла его за руку. Поначалу его ладонь была вялой, но постепенно Хило сжал ее пальцы. Слезы затуманили Вен зрение и прочертили полосы по белой пудре на лице. Рю боготворил отца. Конечно, он не мог быть трусом. Он дрался без Брони, Чутья и других способностей, которые могли бы спасти ему жизнь в тот вечер. И победил. Быть может, именно в этом и заключается величайшая трагедия воинов и их семей. Даже побеждая, мы страдаем.
– Уже поздно. Пора идти, – наконец нарушил молчание Вун.
Когда они развернулись и пошли к выходу, по тропинке двинулась навстречу одинокая фигура. Вен услышала, как охнул Анден. Солнце светило приближающемуся человеку в спину, и несколько секунд Вен не могла разглядеть его лицо в тени, хотя и узнала силуэт, походку и осанку.
Нико был в черном костюме и белом шарфе. Его волосы стали длиннее, лицо тоже изменилось – похудело и заросло щетиной, да и в глазах появилось нечто новое, какая-то медлительность и мягкость. Он уехал с Кекона в двадцать лет, но за три года отсутствия постарел как будто на десятилетие.
Нико прошел мимо них и встал на краю могилы Рю. По его щекам потекли слезы, и он не стал их вытирать. Вен вспомнила, что в детстве Нико редко плакал, а если это случалось, прятался в своей комнате.
– Прости, Рю, – прошептал он. – Я должен был остаться с тобой. Мы вместе ходили бы в университет. Я во многом ошибался. Я… Прости меня.
Нико обернулся к молча смотрящим на него родителям. Он медленно подошел к Хило и опустился перед ним на колени:
– Дядя, я никогда не буду таким же хорошим сыном, как Рю. Я совершил… много непростительных ошибок. Но теперь я снова дома.
В последний раз Вен видела старшего сына за тем семейным ужином после выпускного Рю.
И тут горе, которое она держала в себе все эти дни, выплеснулось наружу от прилива чувств. Ее ноги как будто сами отнесли Вен к Нико. Когда он посмотрел на нее большими внимательными глазами, ее сердце на мгновение остановилось.
– Мама, – сказал он.
Вен отвела руку и со всей силы влепила Нико пощечину. Она прозвенела словно выстрел. Лицо Нико дернулось, но он не поморщился, когда на его щеке проступил красный след ладони. Шаэ ошеломленно посмотрела на Вен, и даже Цзая потрясенно охнула.
– Три года! – воскликнула Вен. – За три года ты ни разу не приехал, не позвонил и не прислал ни одного письма.
Даже после окончания контракта с «Ганлу» десять месяцев назад от Нико не было вестей. Кто знает, чем он занимался все это время?
– Я это заслужил, – прошептал Нико. – Я сбежал, думая только о себе. Рю пытался мне объяснить, но я… – Лицо Нико исказилось от нахлынувших чувств, и он не закончил фразу. С трудом взяв себя в руки, он поднял взгляд на Хило, который смотрел на племянника сверху вниз, с бушующими на лице эмоциями. Нико сложил ладони и поднес их ко лбу. – Клан – моя кровь, а Колосс – его повелитель. Простишь ли ты меня и примешь ли как сына?
Не дожидаясь ответа Хило, Нико вытащил из-за пояса нож.
Глубоко вздохнув, он ухватился за левое ухо и полоснул ножом сверху вниз, сделав глубокий надрез между ухом и черепом.
Хило схватил Нико за руку. Оба не сводили взгляда с ножа и на мгновение застыли. По лицу и шее Нико текла кровь, промочив воротник рубашки. Он задрожал от боли. Колосс медленно разогнул пальцы Нико на рукоятке и забрал у него нож.
– Ты никогда не переставал быть моим сыном. – Хило запустил ладонь в волосы Нико и поцеловал его в лоб, а потом прижал шарф к порезанному уху, и на белой ткани тут же расцвело красное пятно. – Все совершают ошибки. Иногда чудовищные ошибки, с которыми почти невозможно жить. Но мы учимся на них. И может быть… – Он понизил голос до хриплого шепота: – И может быть, все-таки способны простить друг друга.
Третья интерлюдия
Героическая двадцатка
В последний год Мировой войны Шотарская империя всецело полагалась на то, что контролирует восток Амарического океана, и оккупированный остров Кекон был ее самым ценным активом. Поэтому атаку Героической двадцатки, самое известное событие в кеконской истории, которое редко изучают иностранцы, некоторые эксперты считают гораздо более важной поворотной точкой в войне, чем принято думать.
Нападение общества Люди горы на хорошо охраняемую шотарскую военную базу около современного Луканга окончилось почти полной катастрофой. Шотарская разведка предупредила о нападении, поэтому оно не стало неожиданностью. Наоборот, наступающих Зеленых костей встретили огнем тяжелой артиллерии, а защитников было вдвое больше, чем ожидалось. Оставив на самой базе небольшой гарнизон, подавляющие силы шотарцев вышли за пределы крепости и окружили мятежников.
Поняв, что его отряд оказался в ловушке и всех вот-вот перебьют, Коул Душурон собрал двадцать самых сильных Зеленых костей, включая самого себя, и шестьдесят более слабых и менее опытных последователей.
– Это будет подлинное испытание нашего братства, – сказал он. – Только вместе в этот трудный момент мы можем обрести силу Небес и милость богов.
Шестьдесят слабых бойцов отдали свой нефрит командиру и более опытным товарищам. Надев больше нефрита, чем мог вынести организм, солдаты были обречены на смерть от Зуда, но тревожило их не это.
Той ночью двадцать избранных Зеленых костей отрезали себе языки ножами, чтобы скрепить свою клятву. А потом ударили по оставшейся с небольшим гарнизоном шотарской базе с невероятной свирепостью. Выжившие свидетели утверждали, будто Зеленые кости перепрыгнули через стены и двигались с такой скоростью, что стали невидимыми, от них отскакивали пули, а вражеских солдат они убивали одним прикосновением. Двадцать Зеленых костей выбили ворота и уничтожили почти триста человек, прежде чем в конце концов погибли сами. Растерзанное тело Коула Душурона вывесили на всеобщее обозрение в сторожевой башне.
Несколько подразделений шотарских солдат бросились обратно на помощь защитникам базы. Когда занялся рассвет, истощенные войска увидели, что на них надвигаются оставшиеся силы общества Людей горы. Решив, что все Зеленые кости так же сильны и почти непобедимы, как и высланная вперед двадцатка, защитники крепости запаниковали. Многие солдаты были даже не шотарцами, а плохо подготовленными новобранцами из Туна, островов Увива и других частей империи. После первой же волны атаки они сбежали или сдались.
Через тайные радиостанции и газеты Люди горы распространили новости о подвиге Героической двадцатки по всей стране, а дальше новость подхватила сеть Фонарщиков. Через несколько дней весь Кекон восстал против оставшихся на острове оккупационных войск. Две недели спустя оказавшаяся в окружении шотарская армия официально покинула Кекон.
