Конечно, ничего тут уже не поделаешь, но все равно он пришел к тому, от чего и ушел, сделав спираль в 3,5 поворота. И в той же самой точке сказал: нет, равнодушная природа будет красотою вечною сиять, а человечество обречено, потому что слепые останутся слепыми.
Брейгель, конечно, один из самых, если не самый трагический, безысходный и безнадежный художник в мире. Греческая трагедия – это всегда катарсис. Царь Эдип шикарно вышел из положения, потому что восстановил через осознание гармоническую мировую ось. Он восстановил ее в себе. Когда веронский герцог над горой трупов, окруженный Монтекки и Капулетти, произносит слова – это катарсис, это искупление, а здесь, как писал Окуджава, искупления не будет. Очень трудно назвать рядом с Брейгелем настоящего художника (современные ни в счет) такого класса, который бы так строил пространство и мог найти свой язык, свой мазок, свой цвет и пластику.
Мир за Нидерландами идти не мог – это была бы безвыходность. Мир должен был идти за итальянцами. У них была опера, у них живописцы, архитектура, развитие, за ними шла литература и поэзия. Они создали карнавал, а в нем все – и жизнь, и смерть.
А такой художник, как Грюневальд, открыл XX век. Как вы можете видеть, он был еще тот оптимист. Не будем особо останавливаться на его биографии, но скажем, что был такой мастер Маттиас, Микеланджело о нем пишет, он был с ним в близости. Маттиас сам называл себя Грюневальдом. Он сам спрятал себя под псевдоним и под этим псевдонимом создал Изенгеймский алтарь для монастыря в Изенгейме. В 1916 году было сделано исследование. Правда, сам алтарь был растащен по музеям, но автор, мастер этого алтаря, был отождествлен. Тем более, что о нем писал Дюрер.
Вопрос был запутанный, никто не мог понять, кто это такой. Грюневальда подделывали, делали копии. Он был художником, не похожим ни на кого, ни на одного из своих современников, ни на одного из своих последователей. Он написал четыре или пять «Распятий», в том числе «Распятие Христа» в Изенгеймском алтаре.
Крест сколочен из простых деревянных бревен, еле отструганных. К ним прибита доска, и вы видите прибитое тело. Посмотрите на пальцы – они кажутся обнаженными нервами. Вся картина написана на предельном напряжении истощенной нервной системы, на последнем напряжении истощения. Истоки этой стилистики уходят не в античность, как у всех, а в витражную готику. Грюневальд пользуется черным фоном и цвет кладет так, чтобы он смотрелся как витражный свет. Этот витражный алый, витражный белый, снова алый, необыкновенно написанный… и каждая из фигур находится в состоянии фантастического предельного перенапряжения. Если вы посмотрите, чему равны объемы этих фигур, то увидите, что они хрупки до невозможности. Какими хрупкими написаны Мария и Иоанн – это знак их тленности и их ломкости, невероятного страдания. Они истощены. Вот Иоанн, поддерживающий Богородицу: это алое и белое, и сведенные глаза, ее маленькое личико – только одни щеки. Пальцы – опять пальцы поставлены так, как будто это вопиют обнаженные нервы. Кровь струится из каждой поры. Каждая мышца подчеркнуто измучена, истерзана, это вопиющая от страдания человеческая плоть.
Был у Грюневальда один ученик – наш русский художник Николай Николаевич Ге. Россия имеет неизгладимую страсть к немцам. У России женская энергия, а у немцев мужская. Русские художники немцев обожали, все писали с немцев. Врубелю подавай одних немцев. Другое дело, что у них мало кто брал, но Ге – его настоящий и большой ученик. Он и в русском искусстве выделяется – взять, к примеру, все его Голгофы. Почему он стал учеником Грюневальда? Потому что он искал этого, он страдал. Потому что родина кричала. У немцев закричать в полную силу мог только он – Грюневальд. Дюрер мог закричать? Никогда. Он вообще предпочитал Италию. А Грюневальд кричал за всю лютеранскую Германию, за весь кошмар, который в ней творился, за всю кровь, которая в ней лилась. Вот он и есть тот самый немецкий крик Реформации. И Ге был такой же – ему было жалко Россию, Христа, мужика. Он должен был кричать. И надо было научиться это делать. И он научился. «Распятие» Грюневальда – это картина крика. И после мастера Грюневальда немцы больше вполголоса не разговаривали.
Что такое искусство? Предельно максимально-перенапряженная форма, выраженная через свет и жест. Это мы и видим в «Распятии»: предельное мышечное напряжение, тело кричит, Мария просто сломалась пополам. А палец-то какой, как гвоздь, и говорит: «Смотрите все! Сей человек в страдании за все человечество».
Грюневальд был создателем языка экспрессионизма. Не кто-нибудь другой, а он. Это «Распятие» даже безвкусно, очень безвкусно, но при экспрессионизме так и полагается, потому что они все предельно напрягают, они все время переходят за этот край.
Посмотрим на «Благовещение»: какой льется теплый, прозрачный свет, она молится за занавесочкой. Архангел Гавриил занимает собой треть картины. Он еле влезает, у него крылья не проходят, одежда не проходит. С шумом он заполняет собой все. Совсем не так, как у итальянцев. У них он как будто говорит: «Здравствуйте! Вы позволите?» А здесь никто никого не спрашивает. Он врывается с шумом, вихрем, ураганом. Какие у него цвета! Чтобы какой-нибудь художник когда-нибудь взял этот ядовитый тон, да поместил его с красносливовым… А Грюневальд это делает, он подчеркивает агрессивность, активность. И пальцы его такие же. А она такая тихая, лицо плоское, совсем никакое. Растрепанные волосы… Кто она? Да никто. И что теперь с этим делать? А кто ее спрашивает? Максимальная драматургия: вихрь вошел в этом желто-сливовом одеянии, а здесь все красное и она, такая маленькая и зажатая. Воскрешение с Преображением – это невозможно описать. Он вырывается из этого склепа, яркие цвета – желтизна со сливой, неистовый свет, и он на ваших глазах сам становится светом.
Какая замечательная, просто удивительная часть изумительного алтаря. Это шедевр, которым надо заканчивать. Фрау, которая ни к чему не была готова. А ребенок растет, она его из себя вынула, искупала, вот тут даже горшок детский – все атрибуты на месте. И она его поддерживает на руках. Она тонкими пальцами поддерживает младенца и смотрит на него неотрывно. Какие ее переполняют чувства, какое ликование идет! Небеса ликуют, льется божественный литургический свет – неестественный, необычный. И, конечно, ангелы играют, но как они играют, выводя мелодию торжества! И это все изображение чуда, изображение великого события. Чудо мира, света и цвета, такого ликования души, что никакой музыкой не перебить. Как бы она ни играла, как бы свет ни сиял – невозможно выразить, потому что это запредельно. Потому что Грюневальд – основоположник особого стиля, основоположник живописного немецкого экспрессионизма. Он был великим немцем, величайшим человеком своей эпохи и самым большим немцем из всех немцев. Он создал путь немецкой изобразительной культуры. До XV века она была средневековой, но с особым привкусом: графическо-ювелирным. А здесь мастерство и гениальность.
Он умер в один год с Дюрером. И все написали: какая потеря! Каких людей потерял мир! Очень много сохранилось документов. Это очень страшно, потому что таких мастеров больше нет.
Великие мастера
Глава 1
«Менины» – мир волшебника Веласкеса
Есть очень интересная книга – «Дневники Сальвадора Дали». В конце этой книги есть таблица, которая была составлена какой-то странной и, видимо, очень умной японской машиной. Машина выставляла баллы огромному количеству мировых художников. Там были все хорошо известные нам имена. Но самое большое количество баллов по всем показателям эта машина дала шести живописцам: Тициану, Рафаэлю, Вермееру Дельфтскому, Рембрандту, Сезанну и Веласкесу. Из них первое место было отдано этой машиной Рафаэлю, а второе – Веласкесу.
