Почти целый день мы движемся через Лес. Мне нет нужды призывать воинов к молчанию. Нависая угрюмо над дорогой, могучие ветви скрывают небо. Плети хищных ползучих растений шевелятся в полумраке, словно размышляя о том, не стоит ли пообедать проходящим мимо смертным. Все это угнетающе действует на людей.
Сумеречный Лес никогда не казался мне таким пустым. Я начинаю волноваться за Каринну. А вдруг Князь Тьмы забрал и ее? Однако вскоре я замечаю у очередного ручейка туманную фигуру. Заметив приближающуюся армию, она исчезает. Лайя, которая скачет рядом со мной, тоже видит ее.
– Кто это был?
– Никто, – быстро отвечаю я, но Кровавый Сорокопут, которая едет по другую сторону от меня, недоверчиво хмыкает.
– Это призрак моей бабушки, – неохотно говорю я. – Жены Квина. Дед не знает, что она до сих пор здесь, и я вас очень прошу ничего ему не рассказывать. Это только причинит ему боль. Не приближайтесь к ней. Она крайне застенчива, а кроме того, при жизни она немало выстрадала.
Сорокопута, кажется, смутила моя взволнованная речь, и она, придержав коня, заводит разговор с Лайей. А ко мне подъезжает Авитас Харпер.
– Бану аль-Маут, сержант, ответственный за обоз с припасами, просит, чтобы мы ехали медленнее. Говорит, лошадям нужен отдых.
Я киваю и отдаю соответствующий приказ, и когда Маска натягивает поводья, собираясь разворачиваться, я вспоминаю все вопросы, которые мне так хотелось ему задать с того самого дня, как мы познакомились. Вопросы, которые Маут заставил меня забыть. Я окликаю воина.
– Скажи, ты… – Наверное, следовало заранее продумать этот разговор. – Я ничего не знаю о нашем отце. И я подумал, что если ты… конечно, если ты не хочешь говорить, то…
– Ты очень на него похож, – отвечает Авитас. – Мне было всего четыре года, когда его не стало. Но я помню его лицо. Только глаза у него были зеленые, как у меня. И кожа намного темнее, чем у меня или у тебя – наверное, как у Мусы. У него были большие руки, и он смеялся так громко, что слышала вся деревня. Он был хорошим человеком. – Авитас поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза. – Как ты.
Рассказ Авитаса заполняет пустоту в моей душе, о существовании которой я до сих пор даже не подозревал. Долгие годы я считал, что мой отец не стоит того, чтобы думать о нем. Внезапно мне почему-то хочется узнать о нем все.
– Тебе известно, почему он оказался в Блэклифе? Обычно центурионы гораздо старше.
– Если верить рассказу матери, ему предложили выбор: или Блэклиф, или разжалование. Видимо, у него были проблемы с выполнением приказов.
Я улыбаюсь, и вскоре мы уже беседуем, как старые друзья. Мы проговариваем целый день, до самого вечера, пока нас не перебивает Сорокопут.
– Мы будем останавливаться на ночлег и разбивать лагерь? – обращается она ко мне. – Или вы двое собираетесь болтать всю ночь напролет?
Позднее, когда солдаты устраиваются прямо на дороге, я размышляю о прошедшем дне. О том, какие чувства испытал, когда увидел Сорокопута и деда, и столько часов провел со своим сводным братом. Вспоминаю, что чувствовал, слушая рассказ об отце.
Я так долго подавлял любые чувства, что сейчас теряюсь. Столько эмоций обрушилось на меня меньше чем за сутки. «Эмоции, свойственные людям, лишь повредят тебе», – предупреждал Маут. Но в Лесу больше нет новых призраков, мне нечего делать. Кроме того, я устал – устал притворяться сверхчеловеком.
И поэтому на следующий день, вместо того, чтобы, как всегда, держаться в стороне или заниматься подготовкой к битве, я нахожу Шана. Мы смеемся над уловками, на которые ему приходится идти, чтобы подольше оставаться холостяком. Потом я обхаживаю Маму и лестью выманиваю у нее историю. Завожу разговор с дедом. Ловлю Сорокопута, и мы вспоминаем Фариса и Ливию, обсуждаем дела Империи, джиннов, предстоящее сражение. Впервые за много недель сердитый голос, который не дает мне покоя, молчит.
И, конечно, я сближаюсь с Лайей. Мы почти не разговариваем, и, тем не менее, наша беседа не прекращается. Проходя мимо меня, она обязательно прикасается к моему плечу или руке, улыбается, глядя на то, как я разговариваю со своими родичами. Перехватив мой взгляд, она не отворачивается и продолжает смотреть на меня в упор, и в ее золотых глазах я читаю обещание и вопрос. Ночью я вижу ее во сне и просыпаюсь до рассвета, изнемогая от мучительного желания.
Давным-давно, когда шел мой пятый год в Блэклифе, меня отправили на разведку в Невеннские горы. Это было в середине зимы. Однажды утром, проснувшись, я обнаружил, что костер погас. Среди пепла переливался последний одинокий уголек. У меня не было огнива, и я протянул руки к тлеющему угольку. Оранжевое свечение обещало тепло, и я знал, что если буду осторожно раздувать его, со временем огонь разгорится снова. Мне требовалось лишь проявить терпение.
Терпение Лайи кажется безграничным. Но мне не хочется раскрывать перед ней душу. Потому что я знаю: если мы выживем в предстоящей борьбе, я вернусь на Земли Ожидания. Я забуду ее.
А может, нет. Может быть, воспоминания о ней будут преследовать меня настойчивее самых несчастных призраков и даже после того, как Лайя вернется в страну живых, построит новую жизнь с другим мужчиной. При мысли об этом я испытываю невыносимую боль. Я близок к отчаянию.
Мне остается лишь одно: не думать о будущем. И долгие три дня, пока мы идем через лес, я стараюсь запомнить мелодичный смех Лайи, ее грациозные движения. Я наслаждаюсь каждым ее прикосновением, каждым взглядом.
На третью ночь у меня возникает непреодолимое желание найти ее. Я чувствую, что должен попытаться, пусть даже на несколько минут, забыть о Ловце Душ и выпустить на свободу Элиаса Витуриуса.
Когда на небо восходит луна, я выскальзываю из палатки и иду к лагерю племени Саиф, где обычно ночует Лайя. Костры почти угасли, Кочевники спят. Лишь Мама Рила сидит у костра. При виде меня кеханни едва заметно улыбается и кивает на свою кибитку.
Внутри горит одинокая лампа, и на миг силуэт Лайи заслоняет свет. Мое сердце бьется быстрее обычного. Что я скажу ей сейчас? «Мне не хватает тебя. Прости. Мне хотелось бы…»
Я не успеваю додумать свою мысль, потому что чувствую, как шевелятся волосы на затылке.
Еще не успев осмыслить, что происходит, я вытаскиваю мечи и резко оборачиваюсь. Среди подлеска движутся тени. «Призраки?» Нет, я не могу различить силуэты – облако какого-то зловонного тумана стелется по земле на границе нашего лагеря.
Над головой у меня раздаются пронзительные вопли ифритов ветра, и люди начинают просыпаться.
– Джинны! – кричат солдаты. – Джинны пришли!
Я отдаю приказы, Мама поднимает Кочевников, а Кровавый Сорокопут отправляет дополнительный отряд воинов для охраны повозок с драгоценной солью. Часовые уже вложили стрелы в луки, люди выстраиваются по периметру лагеря с мечами наготове.
Но джинны не обрушивают на нас стену огня. Не атакуют с неба. Сегодня ночью они выбрали в качестве оружия туман. Я слышу испуганные голоса солдат, которые тщетно пытаются отогнать белую мглу. Пряди отвратительного тумана обвивают их ноги, тела. Я чувствую, что там, в чаще, скрывается нечто более страшное.
