Потом он произнес слова, которые я тотчас захотела забыть. Я боялась, что никогда больше не увижу Элиаса, сколько бы ни звала его, сколько ни повторяла бы его прежнее имя.
«Но если… если я буду меняться… Если я покажусь тебе другим, ты все равно знай, что я тебя люблю. Что бы со мной ни случилось. Скажи, что ты всегда будешь это помнить, прошу тебя…»
– Я помню, – шепотом говорю я. – Я помню.
* * *
Палатка Элиаса находится в северной части лагеря, намного ближе к деревьям, чем остальные. Но, лишь взглянув на нее, прислушавшись к голосу, который связывает нас, я понимаю, что его там нет. Я следую за этим голосом на юг, к границе рощи джиннов. Элиас стоит у обрыва, один, промокший до нитки, и смотрит на Шер Джиннаат.
Когда нас разделяют два шага, я слышу свист клинка и чувствую прикосновение холодной стали. Узнав меня, Элиас сразу же опускает меч.
– Прости. – Он отворачивается и смотрит на город. – Нервничаю.
– Я тоже. – Помолчав, я спрашиваю: – Так всегда бывает перед боем?
– Это уже далеко не первый твой бой, – откликается он.
– Но тогда от меня не зависело все.
– Ты не одна. У тебя есть Дарин. Афия, Мама, Кочевники. – Элиас бросает на меня быстрый взгляд. – Кровавый Сорокопут и ее Меченосцы. Муса и Книжники. Люди, которые любят тебя. Люди, которые… которых любишь ты.
– Ты забыл упомянуть себя, – тихо говорю я. – Больше всех – тебя.
Он качает головой.
– Я здесь потому, что так велел мне Маут, – возражает он. – Это мой долг. Моя ноша – это возможность искупить грехи. Я недостоин твоей любви, Лайя…
– Неужели ты до сих пор не понял?! – восклицаю я. – Не тебе решать, достоин ты моей любви или нет. Это решаю я. И я говорю: ты достоин моей любви. Ты достоин любви Мамы и Кровавого Сорокопута. Говоришь, ты повинен во многих грехах? Я тоже. Мы были рождены во время войны и для войны, Элиас. Мы не знаем ничего, кроме войны. Как сложится твоя жизнь, зависит только от тебя. Не позволяй прошлому предопределить твое будущее.
Элиас задумчиво смотрит на меня, потом берет за руку. Между нами словно проскакивает искра, и он некоторое время медлит, но не отпускает меня, и наши пальцы сплетаются.
– Я собиралась задать тебе один вопрос! – выпаливаю я. Я знаю, что если не спрошу сейчас, то никогда не решусь на это. – Но это случилось до того, как ты дал клятву Мауту. Я не знаю, вспомнишь ли ты…
– Когда речь идет о тебе, я помню все, – отве- чает он.
У меня учащается пульс.
– После того, как ты, я и Афия бежали из Нура, ты покинул меня, – продолжаю я. – Но перед тем, как уйти, ты что-то мне сказал. Я спала, но…
– Откуда же ты знаешь о том, что я что-то говорил? – Элиас смотрит на меня, но темнота скрывает его лицо.
– Так что ты сказал?
– Я сказал… – Он замолкает. Дождь усиливается и, похоже, скоро перейдет в настоящий ливень. – Неважно, забудь. – Элиас почти кричит, потому что шум дождя заглушает его слова. – Нужно возвращаться в лагерь, Лайя! Тебе нужна сухая одежда…
Но в лагере люди, оружие – все напоминает мне о том, что завтра наступит уже очень скоро. Я качаю головой, и когда он пытается увести меня в сторону палаток, я упираюсь.
– Я не хочу туда, – говорю я. – Ты умеешь ходить по ветру. Должно же существовать какое-то место, где мы смогли бы укрыться?
Он приближается ко мне медленно, осторожно. Взгляд его горящих глаз скользит по моему телу, обжигая и в то же время лаская. Мы можем идти по ветру, просто держась за руки, но Элиас обнимает меня, и я прячу лицо у него на груди, пока мы мчимся сквозь тьму.
Я больше не думаю ни о завтрашнем дне, ни о войне, ни о Князе Тьмы. Я не думаю ни о чем, и просто наслаждаюсь близостью Элиаса. Я вдыхаю его аромат, смесь пряностей и дождя, который преследует меня во сне.
Мы внезапно останавливаемся, и я пошатываюсь, но он поддерживает меня.
– Это единственное место в Лесу, куда джинны не могут последовать за нами, – говорит он.
Его хижина.
Дверь не заперта – ни один человек не сможет зайти так далеко на Земли Ожидания. Мы заходим в дом, Элиас берет огниво и разводит огонь в очаге. Когда пламя разгорается, он зажигает четыре лампы и лишь после этого поворачивается ко мне.
– Тебе все-таки нужно переодеться. – Он открывает сундук, который стоит у кровати, роется там и вытаскивает черную рубашку из тонкого полотна.
Я ставлю косу рядом с оружием Элиаса, беру рубаху и ухожу в комнатку для мытья. Там я стаскиваю мокрую одежду и вытираюсь. Очень хорошо, что здесь нет зеркала. Его рубашка мне слишком велика. Прическа безнадежно испорчена: несколько дюжин шпилек и булавок, которые я натыкала сегодня утром, запутались во всклокоченных волосах. На то, чтобы их вытащить, мне понадобится целый день. Я вздыхаю, беру с полки деревянный гребень Элиаса и выхожу.
Ловец Душ уже переоделся в сухую форму и сбросил сапоги.
Он сидит у огня на оленьей шкуре и греет руки.
– Можешь спать там, – он кивает на кровать. – Я посплю на полу. По крайней мере, ты хорошо отдохнешь перед завтрашним сражением.
Вообще-то, спать я не собиралась, но я пожимаю плечами и устраиваюсь рядом с ним, скрестив ноги. Начинаю осторожно вытаскивать из волос шпильки и морщусь. Это довольно болезненная процедура, и я боюсь, что вместе с булавками вырву себе половину волос.
Элиас смотрит на меня, и у меня замирает сердце. В свете пламени его смуглая кожа кажется золотистой, темные растрепанные кудри падают на лоб. В хижине холодно, но меня бросает в жар под его взглядом. Он смотрит на меня совсем не так, как смотрел недавно Ловец Душ.
Взгляд его перемещается на булавку, которую я безуспешно пытаюсь выдернуть.
– Разреши мне.
Он поднимается и устраивается у меня за спиной на толстой подушке, вытянув ноги.
Я чувствую прикосновения его пальцев. Он ловко и быстро извлекает злосчастные шпильки. Я вздрагиваю, и он пододвигается ближе, почти касаясь грудью моей спины. Его щетина царапает мне затылок, и это сводит меня с ума – сама того не замечая, я мну в руках край рубахи. Я не знаю, что говорить, а в мыслях царит полная неразбериха. Влечение, смятение, гнев. Мне хочется крикнуть: «Почему ты так жесток?! Зачем предлагаешь мне тепло, нежность, ласковые прикосновения, если ты твердо решил остаться Ловцом Душ, а не мужчиной, которого я люблю?»
Но я отгоняю эти мысли. Я не хочу сегодня вечером злиться на него. Не хочу поддаваться страхам. Мне нужна только надежда.
Я прижимаюсь к нему всем телом, откидываю голову назад, чтобы ему было легче извлекать шпильки. Он каким-то образом справляется с самой упрямой, и я поражаюсь тому, что его руки, такие большие, загрубевшие, которые привыкли держать мечи и кинжалы, могут так ловко распутывать волосы.
