– У выходов дежурят еще два солдата. Сорокопут… – Фарис выглядит потрясенным, и я уже не понимаю, что ждет меня за дверью. Я толкаю створку и отшатываюсь.
Потому что нахожу там не мертвого убийцу, и даже не живого. А вижу красные потеки на стенах и такого же цвета лужи – кто-то устроил здесь настоящую резню. В помещении царит зловещая тишина, и мне не нужно подходить к лежащим на полу исколотым, истерзанным, залитым кровью телам, чтобы понять: все эти люди мертвы. Я вижу знакомое лицо: Мерина, фрейлина Ливии, няня моего племянника.
– Мерина спустилась за чаем для Императрицы-регента, – бормочет Фарис. – Их нашел придворный, которого послали за вином.
Я сжимаю кулаки. На этой кухне работали и плебеи, и Книжники, и они неплохо ладили между собой. Все они были беженцами из Антиума. Все были преданы Императору.
И вот что они получили в награду за свою преданность.
– Где убийца?
– Покончил с собой. – Фарис кивком показывает на стену позади меня, и я оборачиваюсь. – Но нам известно, кто его подослал.
На камнях багровеет символ, при виде которого меня захлестывают ярость и отвращение.
Заглавная буква «К», увенчанная зубастой короной.
17: Лайя
Зима в Сумеречном Лесу суровая, но пушистые ветви вечнозеленых деревьев защищают меня от самых сильных порывов. Увы, они не могут защитить меня от холода, который исходит от Элиаса.
На следующий день после того, как он меня нашел, я пытаюсь идти с ним рядом, пытаюсь поговорить. Но он стрелой уносится далеко вперед, и его фигура теряется вдали. Остаток дня я шагаю в одиночестве, с тоской вспоминая Дарина, Мусу, Таса и даже Кровавого Сорокопута. В какой-то момент я пытаюсь воззвать к Рехмат, в надежде, наконец, узнать больше о происхождении этого существа. Но ответа не получаю.
Вечером я достаю из мешка свой ужин – сушеные финики и пресную лепешку. Элиас исчезает и появляется спустя четверть часа с горячим пирогом, начиненным фаршем из куропатки, изюма и миндаля.
– Ты это украл?
Он пожимает плечами, и я злюсь.
– Кому-то пришлось тяжело потрудиться, Элиас.
– Называй меня Ловцом Душ, пожалуйста.
Я игнорирую надоевшую присказку.
– Если ты это украл, я есть не буду.
– Не будешь, вот как? – Элиас быстро отводит взгляд, и я не могу понять, издевается он надо мной или просто наблюдает. – Я всегда оставляю золотую марку, – равнодушным тоном произносит он. – В этом случае пекари меньше склонны запирать двери на замок.
Я хочу резко ответить, но замечаю его напряженную позу и сжатые кулаки.
Когда мы с Элиасом пробирались через Серранский хребет после побега из Разбойничьего Привала, мне тоже не хотелось ни с кем говорить. Там, в Разбойничьем Привале, я в первый раз убила человека – Кочевника, который хотел прирезать нас обоих.
Тогда Элиас обращался со мной очень бережно. Он разговаривал со мной, но не торопил. Дал мне время прийти в себя. Возможно, сейчас, когда его сознание тесно переплелось с Маутом, я должна сделать то же самое.
Весь следующий день я не произношу ни слова, и он расслабляется – совсем чуть-чуть. Вечером, когда мы останавливаемся на ночлег, я нарушаю молчание.
– Знаешь, а я недавно видела твою матушку, – сообщаю я. – Она очаровательна, как всегда.
Мой спутник шевелит палкой сучья в костре.
– Она пыталась меня убить, – продолжаю я. – Но в самый критический момент появился ее хозяин и мой бывший любовник. Князь Тьмы – ты наверняка его помнишь. И снова прикинулся Кинаном: рыжие волосы, карие глаза, трогательные веснушки и все такое…
Я кошусь на Элиаса. Его челюсти сжаты сильнее, чем обычно, вот и вся реакция.
– А ты когда-нибудь думаешь о Керис как о своей матери? – спрашиваю я. – Или она для тебя навсегда останется Комендантом? Бывают дни, когда мне трудно представить, что Кухарка и моя мама – это был один и тот же человек. Я скучаю по ней. И по отцу, и по Лиз.
Я вдруг понимаю, что мне смертельно хочется поговорить о семье, поделиться с кем-нибудь своим горем.
– Я вижу их во сне, – шепотом говорю я. – Всегда один и тот же кошмар. Мать поет свою песню, а потом раздается треск – это им… ломают шеи…
Элиас ничего не отвечает, поднимается и исчезает во тьме. И место в моей душе, которое он когда-то занимал, кажется невероятно пустым. Меня еще сильнее терзает одиночество – так бывает, когда открываешь кому-то свое сердце и понимаешь, что сделал это напрасно. На следующий день Элиас не произносит ни единого слова. И на следующий. Так проходит три дня. Десять дней.
Я говорю обо всем подряд, что мне приходит в голову, даже о Рехмат. Но Элиас молчит. О небо, это самый упрямый человек из всех, кого я знаю!
Мы путешествуем уже две недели и однажды разбиваем лагерь довольно рано, а Элиас куда-то пропадает. Обычно, покидая меня, он мчится по ветру, и я не могу следовать за ним. Но сегодня он просто уходит в чащу, и я нахожу его на какой-то поляне: Элиас заносит над головой здоровенный камень и с силой швыряет его на землю. Поднимает и снова бросает.
– Эй, полегче там. Этот несчастный камень тебе ничего не сделал.
Мое появление почему-то не удивляет Элиаса, хотя мне казалось, что он полностью поглощен своим странным ритуалом.
– Это помогает, когда… – Он тычет пальцем в висок и снова берется за валун.
Когда камень в очередной раз оказывается на земле, я подхожу и усаживаюсь на него.
– Итак, Элиас, ты уже ищешь утешения в обществе камней. Тебе нужно завести домашнее животное, – советую я.
– Не нужны мне никакие животные.
Он наклоняется, обхватывает меня за талию, закидывает на плечо.
Я взвизгиваю от неожиданности.
– Элиас Витуриус, ты… ты немедленно поставишь меня на землю…
Он относит меня к краю поляны, где скидывает на траву – даже не грубо – и возвращается к своему камню. Успокоившись, я принимаюсь ходить вокруг, размышляя вслух.
– Нет, домашнее животное тебе просто необходимо. Только не кошка… Они любят одиночество. Может быть, лошадь? Хотя с твоим умением «ходить по ветру» она тебе не очень нужна. А как насчет анканского прыгающего паука? Или, например, хорька?
– Хорька? – Вид у Элиаса почти оскорбленный. – Собака. Собака – это то, что нужно.
– Да, маленькая, – киваю я. – Из тех, что постоянно лают, чтобы привлечь к себе внимание.
– Нет-нет, большая, – возражает он. – Сильная. Преданная. Может быть, овчарка из Тиборума или…
Элиас замолкает, сообразив, что вступил со мной в оживленный разговор. Я улыбаюсь ему. Мне приходится заплатить за эту победу: Элиас бормочет что-то о необходимости присмотреть за призраками и вместе с порывом ветра исчезает.
