Мертвый солдат, приколотый к стене, не вызвал в Дирке особенных чувств. Это была лишь декорация войны, одна из многих, встреченных здесь. И все же Дирк на несколько мгновений задержался возле «штосструпена», глядя в его мертвое лицо. Ему казалось, что сейчас он что-то почувствует. Что внутри что-то шевельнется, отзываясь на увиденное. И то человеческое, что осталось под серой сталью и мертвой плотью, даст о себе знать, обожжет изнутри холодную оболочку мертвеца едким паром злости. Но злости не было. Ни ярости, ни злости, ни страха. Он просто смотрел на мертвого человека, ничего при этом не ощущая.
Фрагмент.
Декорация.
Привычная, знакомая, ожидаемая. Тело Дирка никак не реагировало на нее, если не считать легкой досады. Ни одна железа не ожила внутри него, тело так и осталось холодным, послушным и полностью контролируемым.
«Вот уж глупость, – пронеслась по шелестящим невидимым проводам стыдливая мысль. – Ты ведь не собирался торчать возле покойника, разглядывая его, как картину, и прислушиваясь к собственным ощущениям, верно? Только ради того, чтоб убедить себя в том, что все еще относишься к роду человеческому?..» Дирк мотнул головой. Конечно, нет. Он не собирался задерживаться сверх положенного. У него все еще оставалось много работы здесь.
Второе тело он разглядел неподалеку. Этот умер легче. Превратившаяся в лохмотья спина говорила о том, что кто-то еще долго вымещал свою злобу на мертвеце, нанося уже ненужные удары. Останки третьего он увидел лишь мельком – кусок обгоревшего воротника, еще тлеющий, выглядывающий из обугленного остова, в котором уже не было ничего человекоподобного. Поодаль – удивительно хорошо сохранившийся большой палец, с немного пожелтевшим от жара ногтем…
Но все-таки люди Крамера дошли сюда. И погибли, поразив врага в самое сердце. Безрассудные глупые люди с их слабым беззащитным телом, которое бьющееся сердце вечно толкает на всякие глупости. Теперь эти люди стали ближе ему, Дирку, и всем ребятам из «Веселых Висельников». Теперь они стали почти родственниками. Но были и различия. Штурмовики Крамера уже не смогут отомстить за себя. Значит, это придется сделать за них другим.
Дирка не сразу заметили. Не ждали нового нападения так скоро, увлеклись собственным торжеством. Чужая кровь пьянит, и это самое опасное опьянение, дарованное чувством собственной безопасности, лицемерным, как лицемерны все человеческие чувства.
Человек пять около блиндажа. Оживленно переговариваются, деловито заряжая револьверы, и острые быстрые нотки французской речи тарахтят, наползая друг на друга. Еще кто-то за перегородками. Несколько человек. Кажется, тащат трупы. Кто-то ругается, кто-то негромко стонет, скорее всего, задетый кем-то из штурмовиков. Перед дверями блиндажа стоит, со вкусом затягиваясь папиросой, долговязый брюнет с опаленным усом и закопченным галуном – су-лейтенант. Напряжение боя все еще клокочет в нем, и он пытается унять заполнивший его запах чужой крови едким табачным дымом, щурясь по сторонам и сплевывая в сторону. Плотный приземистый капитан, судя по кривым ногам и характерной позе, из бывших кавалеристов. Распекает нижних чинов, и голос у него удивительно тонкий для такой конституции. Немного покачиваясь, проходит высокий широкоплечий капрал, на лбу у него кривой след чьего-то ножа, из-за чего лицо наполовину залито кровью. Он пытается остановить ее, прижимая ко лбу скомканный платок, и, проходя мимо мертвецов, плюет на чей-то пепел.
– Gaspard, avez-vous des bandages? Mon épaule…
– Renforcer les barricades du Nord!
– Je ne sais pas pour vous, mais je mérite une tasse de vin chaud…
[55]
Дирк видит всех этих людей, еще пахнущих острым пороховым запахом боя, пропитанных адреналиновой слизью, и ему кажется, что он стал невидимым, и французы почему-то не замечают его, хотя за все это время проходит не больше секунды…
Фойрмейстер тоже был здесь. Его Дирк увидел последним из-за непривычной расцветки мундира землистого цвета, которая позволяла ему буквально сливаться со стеной траншеи. Вряд ли французские магильеры, известные франты и щеголи, по доброй воле облачались в такое сукно, скорее всего это было лишь мерой предосторожности. Учитывая, скольких расходов стоило обучение и содержание магильера, особенно высококлассного, командование наверняка не желало делать их первостепенной целью для германских снайперов. То, что это был именно фойрмейстер, Дирк определил по маленькой металлической кокарде – стилизованные языки пламени, переплетающиеся между собой. Но даже без этого значка он понял бы, что это именно фойрмейстер.
Этот человек не выдыхал дыма через нос, несмотря на то, что говорят обычно о фойрмейстерах слухи. И кожа его была самого обычного цвета, тоже землистая, а не кирпично-красная. Даже глаза были вполне человеческие, в их глубине не клокотало готовое вырваться пламя. Внешность у него была вполне заурядная: подкрученные усы, торчащие двумя неопрятными мышиными хвостами, покатый лоб, капризно искривленные полные губы. Надень на такого капральский пехотный мундир – сядет как влитой.
Нет, в этом человеке не было заметно ничего особенного, потому что это особенное крылось в воздухе вокруг него. Дирк не смог бы описать это ощущение, даже если бы тоттмейстер Бергер приказал ему. Он лишь почувствовал, что близость французского магильера рождает в воздухе необычные течения, совсем не похожие на привычный траншейный сквозняк. Как если бы…
Если бы в воздухе вокруг него парили тысячи тысяч невидимых искр, двигающихся вместе с ним. Искр, которые могут обжечь, стоит лишь ненароком коснуться их. В этом ощущении и крылась опасность. Инстинкты живого тела, не покинувшие Дирка окончательно после смерти, твердили ему об опасности, как безотчетно пугает дикое животное запах газа или близящееся землетрясение. Опасность была растворена вокруг фойрмейстера, он был ее центром. Скорее всего, эту ауру ощущали и прочие французы – вокруг фойрмейстера было много свободного места, словно каждый солдат, осознанно или нет, старался держаться от него подальше.
Дирк пожалел, что при нем нет привычного «Марса» или даже обычного револьвера. С пятнадцати метров он мог бы положить все шесть пуль в грудь землистого мундира, и вряд ли даже пламя самого ада помогло бы магильеру. Но у него не было даже гранат. Остальные «висельники» пробирались по узкому ходу, и надеяться на них не стоило.
Кто-то закричал. Дирка заметили. Он знал, что у него будет совсем немного времени. Меньше, чем потребуется для того, чтобы развернуться и протиснуться обратно в узкую горловину перехода. И даже если ему удастся скрыться от пуль, полметра земли не станут защитой от всепожирающего пламени.
Не успев толком сообразить, что делает, Дирк метнул зажатый в левой руке кинжал. Он ни в кого не целился, и кинжал, повинуясь лишь вложенной в бросок слепой силе, зазвенел по противоосколочному козырьку блиндажа, никого не задев. Безумный поступок, враз лишивший «висельника» половины арсенала. А ведь у него был шанс хотя бы попытаться наколоть на острие фойрмейстера, который таращился на него, сбитый с толку и безмерно удивленный… И только увидев, как французские солдаты вдруг проворно бросаются наземь, словно по ним ударила дюжина пулеметов, Дирк понял, что этот бросок, продиктованный слепым инстинктом, спас его. Французы, конечно, решили, что это была граната. Мало кто из них желал получить полный живот осколков. В грязь бросился даже фойрмейстер, не опасаясь запачкать свой магильерский мундир.
