Фойрмейстеру удалось схватить кровоточащими пальцами одну из крыс, которая повисла у него на подбородке. Раздалось шипение вроде того, что бывает, когда на раскаленную сковородку бросишь кусок сырого жира. Крыса лопнула в синеватой вспышке, превратившись в коричневатую густую капель, усеявшую стены и мундиры стоявших ближе всего офицеров. Но остальные крысы не собирались прекращать свою работу. Одна из мертвых тварей прыгнула фойрмейстеру на плечо и одним рывком оторвала добрую половину уха. Другая – Дирк хорошо видел ее надувшиеся глаза, лишенные всякого выражения и затянутые тонкой белесой пленкой – впилась магильеру в щеку и проделала в ней отверстие размером с грецкий орех. Штабные офицеры ничем не могли ему помочь – сами напуганные до полусмерти, они толпились вокруг воющего от боли сослуживца, мешая друг другу, неловко пытаясь сорвать с него осатаневших грызунов, крича от отвращения.
Руки магильера пылали. Не сознавая этого, он пытался сорвать с себя мундир, и ткань местами уже горела, наполняя тесный зал удушливым дымом. Прежде чем Дирк успел приблизиться, очередная крыса ловким прыжком вскочила прямо на лицо фойрмейстера и впилась ему в глаз. Француз завыл, остервенело пытаясь оторвать ее от себя, по его щеке вперемешку с кровью текло что-то черное, судя по всему, крысиные внутренности.
Пора было подарить ему милосердие Госпожи.
Дирк отшвырнул офицеров, стоявших перед ним, и одним быстрым ударом вонзил кинжал в грудь фойрмейстера. Лезвие вошло по самую рукоять, француз резко выгнулся, удивленно уставившись на Дирка уцелевшим глазом. Пламя, обвившее его пальцы, потухло, но в нем уже не было нужды – крысы, повисшие на нем, одновременно разжали зубы и попадали на пол, как отвратительные перезрелые плоды. Фойрмейстер открыл рот, чтобы что-то сказать, но не смог. Голова дернулась и безвольно упала на грудь, слепо уставившись взглядом в пол. Дирк выпустил мертвое тело и повернулся к офицерам, чье потрясение еще толком не прошло.
– Бросить оружие! – крикнул он. Из всех присутствующих разве что несколько человек могли понимать немецкий, но интонация и окровавленный кинжал вряд ли давали возможность собравшимся понять его превратно. – Бросить оружием всем! И тогда, может быть, ваши лягушачьи задницы уцелеют!
Он надеялся, что им хватит ума подчиниться. Десяток офицеров с револьверами не представляли для него серьезной опасности, но их головы были слишком ценны, чтобы проламывать их. Да и тоттмейстер Бергер будет рад хорошему улову.
Какой-то капитан вдруг заорал точно полоумный и выстрелил в Дирка. Он был так напуган, что промахнулся с трех шагов, пуля, сухо клацнув о бувигер, ушла в стену. Второго выстрела он сделать не успел, где-то рядом взрыкнул «Льюис», и француза швырнуло наземь, скомканного, окровавленного и уже неподвижного. Штейн, выбрав удобную позицию немного поодаль, приглашающе шевельнул еще дымящимся стволом.
– Ne soyez pas timide, monsieur!
[66] – сказал он почти весело. – У меня в диске еще достаточно патронов, чтобы обеспечить каждому из вас по два метра земли за казенный счет, а вашим вдовам – офицерскую пенсию.
– Вы знаете французский, Штейн? – поинтересовался Дирк, изучая напряженные лица офицеров.
– Не очень, господин унтер, лишь помню кое-какие слова со школы. Но вот мсье «Люис» настоящий полиглот и по-французски изъясняется вполне доходчиво.
– Скажи им, что они наши пленники. Пусть бросают оружие. И если еще кто-то из них шевельнется, я раскрою ему череп и сожру еще живой мозг.
Улыбка исчезла с лица Штейна.
– Извините, господин унтер, а не будет ли это…
– Излишним? Не будет. Мы и так чудовища в их глазах. Так пусть репутация поработает на нас.
Штейн, запинаясь, произнес несколько фраз по-французски. То ли убедительности, вложенной в них, хватило присутствующим, то ли смотрящий в лицо пулемет и в самом деле легко преодолевал языковые границы, но офицеры один за другим стали бросать свои «лепажи», «наганы» и «лебели». Пистолеты выглядели чистыми, смазанными и давно не знавшими порохового нагара. При виде этой позорной капитуляции французский полковник, минуту назад полумертвый от ужаса, побагровел и попытался вытащить из ножен саблю.
Скорее всего, в последний раз ему приходилось это делать не один год назад. Прежде чем он успел обнажить клинок, Дирк оказался рядом и положил ладонь на эфес. Тонкий скрип сминаемой стали – и гарда стала одним целым с устьем ножен, обратившись бесформенным комом. Полковник обмяк, словно получил кистенем по уху. Глядя в его закатывающиеся глаза, Дирк даже испытал что-то похожее на сочувствие. Вряд ли тоттмейстер Бергер отдаст ценного «языка» фон Мердеру, скорее всего – допросит сам. В этом случае француза не ждет ничего хорошего. И, может, его ждет нечто куда более отвратительное, чем он готовил для своего пленника.
Вспомнив про пленника, Дирк вернулся к креслу и легко разорвал колючую проволоку, которой были примотаны руки бедняги к подлокотникам. На шипах повисли выдранные из формы лохмотья, влажные и окрашенные в цвет ржавчины. Парень все еще был в сознании, но, судя по его лицу, был готов лишиться его – последний час определенно был не самым легким в его жизни. Перепачканное грязью и копотью лицо, залитое спекшейся кровью, всклокоченные волосы с ошметками глины, лопнувшие от сильного удара губы – все это являло не самую радужную картину. Но, если нет более серьезных ран, парень должен выдержать. Как только в расположение штаба прорвутся остальные части «висельников», можно будет вызывать госпитальную команду и отправить его на заслуженный отдых.
– Вы хорошо держались, приятель, – сказал ему Дирк, чтоб приободрить. – Но довольно вам воевать. Теперь мы забираем вас домой.
Глаза у пленника заплыли, взгляд был мутный, рассеянный.
– Черт со мной… – пробормотал он, хватаясь за протянутую ему руку. – Плевать на меня… Штурм закончился? Мы победили?..
– Мы победили, – подтвердил Дирк, помогая ему подняться. – Не беспокойтесь об этом, лейтенант Крамер.
Глава 12
Мертвецы подчас кажутся нам великими мудрецами, но это лишь иллюзия. Всякий начинает казаться умнее, стоит лишь ему заткнуться. Вы и сами легко можете проверить это.
Жозеф Морель «Послеобеденная эсхатология»
Смотреть на человека, занятого работой, можно бесконечно, но Дирк, разделяя эту мысль неизвестного мудреца, находил в ней практический смысл. Человек, занятый работой, раскрывается, демонстрируя те черты, которые обычно могут быть сокрыты под толщей бытового безразличия или вежливости. То, как человек работает, может рассказать о нем больше, чем любая характеристика или служебная записка, достаточно иметь лишь наметанный глаз, чтобы подмечать мелкие детали и особенности, которые проявляются в любом случае. И неважно, тачает ли человек сапоги или собирает адскую машинку. Некоторые действуют порывисто, их руки прыгают от одного к другому, обгоняя друг друга, роняют вещи, трепещут над столом, как перепуганные птицы. Другой, напротив, медлителен и скуп на движения. Кажется, не шевельнет и пальцем, если нет прямой необходимости. Третьи выполняют работу размеренно и монотонно, как заведенные механизмы, и выглядят сонными, безмерно уставшими.
