– Не беспокойтесь, ефрейтор. Я, кажется, успел разжиться здесь друзьями.
«По крайней мере, у меня есть один человек, который не боится называть себя моим другом, – добавил он мысленно. – И как удачно, что мне выпала возможность повидать его».
– Мне надо отлучиться на несколько часов, – сказал он вслух. – Примите командование взводом, Бауэр. А еще передайте Клейну, что мне нужен его Юнгер из пулеметного. И пусть прихватит что-то стреляющее, но менее громоздкое, чем его любимое противотанковое ружье. Что-то под мелкий калибр. Наша сегодняшняя добыча не умеет отстреливаться и не говорит по-французски. Пусть соберется и ждет меня здесь.
– Понял, господин унтер.
Это не было уставной фигурой речи, Карл-Йохан обладал способностью понимать приказ на лету и, что тоже немаловажно, добиваться его исполнения в кратчайшие сроки и при любых обстоятельствах. Поэтому Дирк выбрался из блиндажа со спокойной душой.
Направление, которое он избрал, не пользовалось популярностью среди «висельников». Если в остальных местах укрепленного района проходы были хорошо натоптаны и хранили тысячи отпечатков сапог, этот ход сообщения все еще пах сырой непотревоженной землей, а пол за несколько дней успел покрыться чахлой зеленой порослью.
В том месте, где позиции «Веселых Висельников» соединялись узким ходом с позициями двести четырнадцатого полка, Дирка ждала необычная находка – мумифицированные останки дохлой кошки, прибитые к стене арматурным обрезком. Из других обрезков на противоположной стене был выложен крест.
– Кошка, – пробормотал Дирк себе под нос, протискиваясь мимо странной конструкции. – Уму непостижимо… Значит, Карл-Йохан не врал про кошку. Глупейшие суеверия…
В глубине души он полагал, что дохлая кошка будет не единственным препятствием по дороге в расположение двести четырнадцатого полка. И ничуть не удивился, когда спустя десять минут ходьбы, завернув за очередной поворот, встретил пикет, не отмеченный ни на одной схеме.
Пикет был серьезным, четверо с винтовками и достаточно неплохо подготовленная баррикада. Анфас которой отчего-то, по странной прихоти пехотинцев из двести четырнадцатого полка, располагался не в направлении французской стороны, а в противоположном ему. Караул не бездельничал. Стоило сапогу Дирка издать негромкий скрип, за укрытиями что-то шевельнулось, и сразу несколько винтовочных стволов уставились ему в лицо, скрытые тенью искусно подготовленных бойниц.
Дирк ощутил покалывание в правой ладони. Оно манило опустить руку на прохладную металлическую рукоять «Марса» в открытой кобуре, но Дирк благоразумно не стал этого делать. Без обычного доспеха, вооруженный одним лишь пистолетом, он не представлял собой той силы, которая способна была смести четырех опытных фронтовых головорезов. Скорее всего, первый же залп уложил бы его лицом в нетоптаную грязь. И по тому, как мягко шевелились в своих змеиных норах винтовочные стволы, ребята фон Мердера тоже надеялись на это.
А ведь они могут и не сдержаться.
Мысль об этом коснулась остренькой сухой лапкой затылка. Пальнуть, а потом сказать, что обезумевший мертвец набросился на них, завывая как баньши и щеря зубы. И по этому поводу не будет даже разбирательства, как не будет трибунала или даже серьезного взыскания. Дирк, как и прочие «висельники», не являлся служащим имперской армии, а был лишь собственностью, и то не ее, а Ордена тоттмейстеров. И прекращение его существования для тыловых снабженцев и делопроизводителей на бумаге будет представляться оплошностью не серьезнее, чем пропажа ящика консервов.
– К лейтенанту Крамеру! – громко сказал Дирк, на всякий случай остановившись шагов за двадцать до баррикады. Руку он держал подальше от кобуры, на видном месте. Ни к чему пробовать на прочность нервы вояк фон Мердера.
– Стоять на месте! – отозвались из-за баррикады жестко.
Дирк и при жизни никогда не считал себя знатоком человеческих чувств, но в незнакомом голосе было меньше дружелюбия, чем табака во фронтовых папиросах. То есть не было вообще. – И не дергайся, покойничек.
– Мне нужен лейтенант Крамер, по срочному делу. Я не собираюсь проходить на вашу сторону, если вас это беспокоит, могу подождать и тут.
– Лейтенанту дохлые без интереса, – крикнул кто-то другой, намеренно дерзко. – Шел бы ты обратно в свою могилку, падаль. И тебе спокойнее, и людей отрывать не будешь от дел.
– У меня приказ.
– Два метра земли над головой, вот тебе приказ! Сказано же, чеши землю подошвами в другую сторону отсюда. И не особо ерепенься, падаль ходячая. Тут фронт, а не погост деревенский. Бывает, что и стреляют. У нас все права есть держать погань вроде тебя подальше от честных людей. Если досчитаю до пяти и не увижу твой затылок, проверчу тебе такую дырень посреди морды, что не обрадуешься, будь ты хоть трижды заговоренный. Смекаешь?
Дирк вздохнул. Получи он такую отповедь парой лет раньше, кровь наверняка бы бросилась в голову. Какой-то рядовой позволяет себе так разговаривать с выполняющим приказ унтер-офицером? Под трибунал его! И проучить шомполами для вящей науки!
Ярость – удел живых, но даже мертвецы могут испытывать злость. Злость мертвеца, холодную и страшную. Дирк замер, ощущая ее гул в мертвом теле. Она звала действовать. Злость, управляемая не клокочущим гневом, а рассудком, – неприятная вещь. Ничего человеческого, ничего личного, только трезвый холодный расчет с четко обозначенной целью.
Повернуться к ним спиной, сделать вид, что уходишь. Рывок. Потом два больших прыжка. Вот они уже загораживают друг другу сектор огня, а винтовки беспомощно торчат в амбразурах. Тому, кто справа, – ствол под подбородок. Тело оттолкнуть вбок, упереться ногой в баррикаду…
«А ведь я злюсь не потому, что он обращается ко мне, как живой человек к презренному мертвецу, – вдруг проснулась еще одна мысль и скользнула вверх спасительным воздушным пузырем, все больше разрастаясь. – В конце концов, он действительно живой, а я – презренный мертвец. Меня разозлило то, что это явно рядовой. И он обращается ко мне как к равному, несмотря на знаки отличия унтер-офицера. Вот оно что. Старая офицерская закваска сыграла. Социальное, чтоб его, положение. Глубоко же засело»…
Злость вдруг прошла, раскаленные струны остыли, недовольно потрескивая. Теперь Дирк ощущал лишь распирающий изнутри смех, щекотный, как водяная пыль из парикмахерского пульверизатора.
Но теперь он знал, что делать.
– Эй, приятель, – окликнул он вполне миролюбивым тоном невидимого собеседника.
– Я тебе не приятель, тухлятина! – донеслось в ответ.
– Все равно. Да только лучше бы тебе меня послушать. И сбегать как пуля за лейтенантом, индеец в портянках
[80], пока… пока тебе же беды какой не вышло.
Имитировать солдатский говорок было несложно, этой нехитрой науке способен обучиться даже самый недалекий вестфальский крестьянин за три месяца окопной жизни. Дирк отдал обучению значительно больше.
