Первого француза Дирк убил еще прежде, чем поднялся с колена. Этот француз стоял и пялился на него, даже не пытаясь поднять винтовку, которую держал за цевье, уперев прикладом в землю. Просто стоял и смотрел на эту странную штуку, которая рухнула на их траншею сверху в скрежете разрываемой колючей проволоки. Даже рот раскрыт в немом изумлении. Еще не страх – у него даже не было времени испугаться, – просто оцепенение организма, встретившего нечто такое, что не может существовать, и еще не понявшего, как на это отреагировать. Рыцаря в средневековых доспехах, у которого вместо головы хищно щерится стальной череп. Дирк пырнул парализованного француза пикой, и это получилось легко и быстро. Граненое лезвие с хрустом вошло между ключицами, отшвырнув француза на полшага и заставив выронить бесполезную винтовку. Дирк рванул древко назад, не позволяя ему застрять в шейных позвонках. Простое действие, которое его тело выполнило само, не утруждая разум. Рефлекторное, как оправление портупеи. «Первый», – только и подумал Дирк, глядя, как француз шатается будто пьяный и ноги его уже подламываются, не в силах удержать тело, ставшее внезапно тяжелее в несколько раз. Из развороченной шеи хлестало красным, как из прохудившегося винного бочонка. Так и не успевший испугаться француз держал под ней ладони лодочкой в нелепой и глупой попытке сохранить эту алую жидкость, стремительно покидающую его тело, не дать ей впитаться в землю под ногами. Дирк встал и ударом локтя отшвырнул его вбок, чтоб тот не загораживал проход. Самое паршивое в рукопашной схватке – когда под ногами путаются мертвецы. Кроме тех, что способны держать оружие.
Следующий француз бежал на него точно безумный. Каска съехала ему на лицо, и Дирк не видел его глаз. Винтовку он держал наперевес, обеими руками, не делая попыток развернуть ее штыком вперед. Вряд ли он собирался атаковать, скорее всего, бежал, не помня под собой ног, перепуганный взрывами гранат и близким пулеметным огнем «висельников» отделения Клейна. Дирк слишком поздно его заметил. Он мог выставить вперед пику, но тогда пуалю нанизался бы на нее, как на вертел, времени же вытаскивать ее из тела у него могло и не быть. Поэтому он отвел острие в сторону, выставив навстречу бегущему литой стальной наплечник с изображением висельного узла. Удар показался ему совсем не сильным, его лишь немного качнуло на ногах. Удар пулеметной пули куда ощутимее. Но французу этого хватило. Он врезался в стальную стену со всего размаху, и звон ударившейся о сталь винтовки смешался с хрустом сломанных костей. Бесформенным комом он рухнул вниз, под ноги Дирку. Кажется, француз был еще жив, и тело его дрожало прерывистой крупной дрожью. Как тельце птицы, врезавшейся в полете в оконное стекло. Если смотреть на него, кажется, что можно увидеть остатки жизни, трепещущей и беспомощной, заточенной в остывающей оболочке. Дирк перешагнул через него.
Где-то за его спиной звенела потревоженная колючая проволока и кричали люди – это отделения Мерца и Тоттлебена последовали за ним, падая подобно бомбам в заполненную перепуганными солдатами траншею. Дирк оказался крайним на правом фланге своего взвода. Это означало, что за свою спину он может не беспокоиться. И еще это означало, что сейчас он окажется в самой гуще боя, когда французы устремятся на этот участок, чтобы ликвидировать прорыв и вышвырнуть проклятых бошей из своей передовой траншеи.
А потом на него устремились сразу трое и размышлять о тактической обстановке стало некогда.
Этих уже гнал вперед не слепой страх. Они были перепуганы, это Дирк видел по их лицам, ставшим рыхлыми, как земля под ногами, но страх их был другой. Особенного свойства.
В палитре страха, доступной человеку, есть множество оттенков, как и у серого цвета. Есть страх душащий, который заставляет человека скорчиться, вжавшись в землю, превращая его в ком воющей плоти, бездумной и бесчувственной. Такое можно увидеть на позиции, куда обрушились удары тяжелых гаубиц, перемешав землю, сталь и камень. Такие люди ничего не соображают и не способны даже бежать – ноги не подчиняются им.
Есть особый страх бегства, тонкий и пронизывающий все тело от пяток до спинного мозга, режущий изнутри раскаленной острой струной. Те, в кого он проник, бегут как сумасшедшие, не разбирая ничего вокруг. Они будут бежать, даже если свистнувший рядом снаряд оторвет им ноги по колено. Будут подниматься на обрубки и ковылять дальше.
Есть страх опустошающий, Дирку было знакомо и его лицо. Такой высасывает силы вместе с кровью, оставляя пустую и холодную оболочку, бурдюк из человеческой плоти. В ней тлеет подобие жизни, но эта искра уже никогда не разожжет костра. Такой человек может брести вслепую, уставившись себе под ноги, но на самом деле даже не глядя, куда ступает. Может что-то произнести. Или бросить несколько слов в телефонную трубку, прежде чем достать из кобуры пистолет и вставить его себе в рот. Эти люди уже мертвы. Страх уже убил их, оставив лишь былое подобие живого тела.
Но есть и другой страх, страх горячий, кипящий в крови, который наполняет голову звенящими костями мыслей и бросает на опасность. На верную смерть. Еще один цвет в бесконечной палитре, тоже знакомый Дирку. Такой страх приходит тогда, когда отчаянье превышает точку кипения и вырывается наружу. Когда человеку кажется, что он уже мертв, и он вкладывает свои последние силы в безнадежный удар, устремляясь туда, где страшнее всего. Он чувствует взгляд Госпожи-Смерти, ощущает ее гнилостное дыхание, и особенный страх заставляет его броситься ей прямо в пасть. Словно в попытке напугать саму смерть, устремившись на нее. Прыгнуть с головой в пышущее жаром горнило. Швырнуть собственное тело как жертвоприношение, словно чтобы заслужить если не страх, так уважение Госпожи, которая может сжалиться и сохранить жизнь. Такие люди часто встречаются в окопах. До смерти перепуганные, они вдруг хватают оружие и устремляются вперед в безрассудной атаке. Но ведет их не ярость и не расчет, а страх, поедающий их изнутри.
Траншея была достаточно широка, чтобы по ней могли передвигаться трое человек плечом к плечу. Но французы были слишком напуганы, чтобы оценивать эффективность построения. Может быть, они видели одного лишь Дирка и не слышали криков за его спиной, возвещающих о том, что «Веселые Висельники» уже принесли первые жертвы своей Госпоже и не собираются останавливаться. И Дирк, опутанный переплетениями свисающей с него колючей проволоки, с оскаленной стальной маской вместо лица, казался им олицетворением всего самого отвратительного, стальным чудовищем, вторгшимся в их траншею. Двое французов бежали впереди, третий немного поодаль. Кажется, они что-то кричали – из-за царящего вокруг грохота и гула снарядов, перемалывающих землю, Дирк видел лишь их рты, беззвучно открывающиеся и закрывающиеся.
Эти пуалю оказались умнее своих предшественников. Страх сожрал их сердца уже после того, как они сообразили, что противник каким-то образом под шквальным пулеметным огнем умудрился прорваться в передовые траншеи, оттого они готовились к ближнему бою. Тот, что слева, держал в руке отомкнутый винтовочный штык. На взгляд Дирка, это было не лучшее оружие для рукопашной. Длинное узкое лезвие можно всадить в живот или грудь, и оно без труда пробьет противника насквозь, как игла куклу из воска. Но чтобы вытащить оружие из тела, надо приложить значительное усилие, упершись тому в грудь ногой. В течение этого времени обладатель штыка остается безоружным, за что часто расплачивается головой. Иногда в буквальном смысле. У второго был в руках револьвер. Оружие третьего Дирк не успел рассмотреть – он собирался сперва убить первых двух.
