«Госпожа, – подумал Дирк, и в краткую секунду перехода от существования к несуществованию ему удалось вплести длинную витиеватую мысль. – Ты призываешь меня? Неужели я уже достаточно послужил тоттмейстерам? Ты вновь открываешь передо мной свой чертог?»
Но когда он вновь открыл глаза, мир все еще был прежним. Грохочущим в рваных спазмах пушечной канонады, затянутый серым дымом и заляпанный остывающей кровью. Дирк лежал в хлюпающей грязи, среди мертвых людей, кажущихся наспех одетыми и брошенными в груду манекенами, обломков и мусора. Небо, висящее над ним, было мутным, укрытым стелющимся туманом, и Дирк понял, что это ветер несет над траншеей остатки пороховых цветов и поднятой земли. Потом он услышал и гул орудий – быстрое злое чавканье скорострельных пушек, утробные хлопки гаубиц, звон полевых пушек. Бой еще не закончился. Он снова в самом пекле – и Госпожа отказалась принимать его раньше времени.
Дирк поискал глазами огромного француза и долго не мог найти его. Трехфунтовый снаряд «Гочкисса» обладает немалой силой, но разорвать в клочья столь большое тело было бы не под силу даже ему. Потом Дирк нашел его и понял, почему сразу не опознал, – несокрушимый великан довольно сильно изменился. Теперь он походил на огромную рыбину, которую кто-то наполовину разделал, выпотрошив нутро, но сделал это грубо и неряшливо. Его плечи и голова исчезли, и только киселеподобная алая слякоть на стенах траншеи указывала на их существование в прошлом. То, что осталось от француза, лежало, раскинув ноги в разные стороны, останки его внутренностей мокрыми кулями были разбросаны вокруг. Но Дирку все равно показалось, что стоит ему сделать шаг, как свежеосвежеванная туша поднимется и вновь устремится в атаку. Правая рука гудела, точно по ней несколько часов кряду били кузнечным молотом, но ее не оторвало взрывом снаряда, и Дирк был этим вполне доволен. Но успокоится он только тогда, когда снимет доспехи и убедится, что его тело не приобрело за этот бесконечно долгий день новых отметин.
Отсутствие боли и пониженная чувствительность распадающихся нервных волокон подчас играли с солдатами Чумного Легиона недобрую шутку. Дирк вспомнил Хельмута, белобрысого пулеметчика из Ландсберга, который когда-то служил в четвертом отделении Мерца. Ловкий и умелый солдат, вынесший из трех лет резни на Восточном фронте достаточно опыта, чтобы считаться одним из лучших солдат во всей роте, он был надежным подспорьем во взводе. Никто среди «Веселых Висельников» не сомневался, что Хельмуту суждено умереть от старости, когда тоттмейстер Бергер сочтет его полностью выполнившим свой долг и упокоит в земле со всеми почестями, положенными мертвецу. Его не брала пуля, против него был бессилен французский штык. В бою он действовал так хладнокровно и спокойно, точно не кромсал топором французских солдат, а лишь вертел барабаны и кольца угломеров, наводя орудие. Вспарывая животы и дробя черепа, он был спокоен, как рыбак, созерцающий дневной улов. Полнейшее самообладание, бывшее некогда одной из основных черт кайзеровских солдат, в полной мере воплотилось в Хельмуте. В роте, смеясь, поговаривали про него, что если сам Господь Бог снизойдет на землю посреди артиллерийских разрывов и предложит Хельмуту чин ангела-привратника, тот лишь пожмет плечами и спросит, много ли платят жалованья.
Но и ему однажды изменила удача. Отбивая контратаку французов в прошлом году, тоттмейстер Бергер был вынужден ввести свою роту в бой, не располагая последними картами местности. Кто-то в штабе не посчитал нужным снабжать мертвецов подобными вещами. И не было ничего удивительного в том, что отделение Мерца, преследуя отступающего противника и кромсая его огнем, оказалось на германском же минном поле, прикрывающем фланг. На том, которое должно было спасти укрепленный район от французов. Из всего отделения не повезло только Хельмуту. Земля под «висельником» вспучилась и лопнула пузырем, как застоявшийся нарыв, засыпав остальных комьями грязи. Им повезло, что в качестве мины обороняющиеся использовали снаряд малого калибра, снабженный взрывателем нажимного действия. Догадайся кто из саперов положить тяжелый фугас, от всего четвертого отделения остались бы только осколки железа да кости. Отброшенный на несколько метров взрывом Хельмут поднялся на своих ногах, взрывной волной его крепко контузило, но мощности импровизированной мины не хватило, чтобы разворотить прочный стальной доспех. Не веря самому себе, он зашатался как пьяный. Уцелеть во взрыве, который должен был разодрать его на части, – тут было отчего изменить привычному хладнокровию. Сбежавшиеся «висельники» поздравили его, как поздравляют мертвеца, избежавшего второй смерти. Позже они же говорили, что Хельмут впервые за все время в Чумном Легионе в тот день выглядел почти как человек.
До тех пор, пока вечером не попытался снять тяжелый доспех, в который был облачен. Говорят, зрелище было еще отвратительнее того, что видят студенты-медики в анатомическом театре. Взрывная волна мины не смогла одолеть сталь, но то, что было под сталью, оказалось не столь прочным. Слухи говорили, что от всего тела у него остался лишь изломанный скелет с обрывками сухожилий. Все остальное, все мягкие ткани и внутренние органы под воздействием ужасной силы изменились необратимо. «Это было как пирог, господин унтер, – сказал потом один солдат из очевидцев. – Меня бы вырвало, если б у меня был желудок. Он снимал доспехи, а тело вытекало из них, как сырая начинка из непропеченного пирога».
Хладнокровие не изменило Хельмуту и в последний день его службы в Чумном Легионе. Убедившись, что от его тела осталось меньше, чем обычно кладут в могилу, он лишь криво усмехнулся, а потом со своим прежним спокойствием попросил всех «висельников», находившихся в казарме, выйти на минуту. И все вышли, хоть и понимали, что это означает. Обратно они вернулись только после того, как услышали негромкий одиночный хлопок «вальтера». Хельмут лежал посреди казармы с пистолетом в руке и глядел в потолок – такой же спокойный, каким был всю жизнь. Записки он не оставил. Мертвецы не пишут прощальных писем.
Дирк несколько раз сжал и разжал пальцы правой руки. Они слушались, и это оставляло надежду, что тело под доспехом цело. В любом случае убедиться в этом он сможет не скоро. Только потом он обратил внимание на то, что шум рукопашной стих. Он больше не слышал звона металла, криков, выстрелов и прочих звуков, которые обычно сопровождают траншейную резню. Возможно, бой уже закончился, пока он лежал. Дирк попытался встать и обнаружил, что на нем лежит мертвый француз в рваном мундире. В этом не было ничего странного – все пространство батареи было завалено мертвецами в серо-синей форме, во многих местах тела образовывали настоящие курганы, из которых торчали обнаженные, запачканные землей руки, поникшие головы с пустыми лицами или бесформенные части тела, своим видом уже не напоминающие людей. Дирк скосил глаза, чтобы увидеть орудия, и облегченно вздохнул – все три «Гочкисса» лишились замков и панорам, а стволы выглядели неестественно вздувшимися. Значит, хотя бы эту задачу штурмовая группа выполнила. Но черт подери, сколько же тут покойников!..
Дирк спихнул с себя мертвеца, какого-то дородного капрала со сплющенным виском, из-за которого один глаз казался удивленным и насмешливым, и почти сразу ощутил движение возле себя. Он попытался схватить лежащий рядом чей-то нож, но в следующее мгновение с облегчением вздохнул: нависшее над ним лицо принадлежало Жареному Курту и выражало озабоченность – в той мере, в какой были способны опаленные адским пламенем мимические мышцы.
