В общем отделе участка этого запаха не было, но Соломон не ощущал себя здесь более комфортно. Отдел ничуть не изменился, он по-прежнему остался огромным, с половину футбольного поля, залом, заставленным столами, стеллажами, шкафами и конторками настолько плотно, что их можно было бы принять за возведенные баррикады. Он гудел гулом десятков голосов, звенел пронзительными звоночками пишущих машинок, шелестел бумагой, посмеивался, перекрикивался, ругался, бряцал трубками телефонных аппаратов… Сущий муравейник, который случайному посетителю кажется средоточием хаотических, не связанных между собой течений, но который, как это доподлинно известно каждому детективу в Фуджитсу, является сердцем участка, непрерывно бьющимся в большом и грузном теле.
Со своего привычного места на монументальной стенной доске на него взглянули фотокарточки разыскиваемых преступников, и Соломону показалось, что все они пристально его изучают. Неподалеку от них разместился стенд с традиционной агитацией, пестрые листовки которого призывно гласили: «Транс-Пол Фуджитсу предупреждает вас об опасности использования нейро-софта, повышающего агрессивность». Рядом со стендом стояла декоративная пальма, сухая столько лет, сколько ее помнил Соломон, ее кадку дежурные часто использовали вместо пепельницы. Каждый предмет здесь был ему знаком и, в то же время, непривычен.
Соломон готов был поклясться, что за последние два дня общий отдел не претерпел никаких изменений. Не появилось ни новой мебели, ни новых лиц, не пропали режущие глаза лампы и трухлявый пол, даже тональность гула осталась прежней. Но если раньше этот гул успокаивал его, как нечто незыблемое, постоянное, сродни гулу океанских волн, то теперь Соломон ощутил беспокойство и тревогу. Этот муравейник больше не был его домом, он стал чуждой, враждебной средой, в которой ему не было места. Даже просто находясь здесь, он почти физически ощущал, что занимает место, которое ему не предназначено, что мешает кому-то, что пытается встроиться лишней деталью в хорошо отлаженный и работающий механизм.
Кто-то окликнул его, кто-то поприветствовал. Детектива Соломона Пять хорошо знали в общем отделе. В конце концов, он проработал здесь много лет, прежде чем получил право занимать отдельный кабинет, и проработал неплохо. Но сейчас каждый устремленный на него взгляд казался острой пикой с зазубренным наконечником.
«Они все знают, - подумал Соломон, ощущая, как кожа под рубашкой покрывается холодной змеиной слизью, - Они все уже в курсе. Они пытаются сделать вид, что ничего не происходит. Что в гости заглянул старик Соломон. Но они чувствуют это, как полагается хорошо натасканным ищейкам. Запах порчи, запах тревоги. Они видят во мне чужака и искусственно улыбаются, нарочито громко смеются… На меня украдкой глазеют, как на циркового уродца. Да-да, это тот самый Соломон, нейро-интерфейс которого обчистили как коробку с печеньем. И теперь это не Соломон, это какой-то тип с похожим на него лицом, но мы все равно сделаем вид, что рады его видеть…»
Собственная вымученная улыбка казалась ему саднящей открытой раной. Пробираясь между столами, Соломон механически кивал и отвечал на рукопожатия, и каждый чужой взгляд был проникающим ранением, а каждый взрыв смеха – ржавым полотном пилы, чиркающим по обнаженным нервам.
Полюбуйтесь. Вот идет он, дублер нашего Соломона.
Огрызок личности. Фантик от человека.
Какая гадость. Зачем он вообще пришел? Неужели этот болванчик, этот манекен думает, что здесь ему рады?..
Соломон то и дело встречал знакомые лица. Они улыбались и бросали что-то ободряющее, но Соломон знал их слишком хорошо, чтоб понимать – эти улыбки и слова предназначались не ему. Он – не настоящий Соломон Пять, лишь его неуклюжий дублер, плагиатор, никчемная копия. Его просто здесь терпят, как инвалида, бесполезную вещь, предмет обстановки.
Чужак, похитивший чужое тело.
Заместитель.
Зловещий доппельгангер.
Нейро-ноль.
«Надо вернуться в кабинет, - мелькнула паническая мысль, - Там я буду один. Туда никто не войдет…». Но мысль эту пришлось отбросить сразу же. В кабинете от него не будет пользы. Сидя там, в отрыве от ритмично пульсирующих артерий участка, он не найдет нейро-маньяка, лишь потратит драгоценное время, запас которого, быть может, исчисляется часами или минутами.
От допросов никакого проку. Пусть Маркес и Коротышка Лью пытаются расколоть всех «Бейли» в городе, Соломон понимал, что путь ими выбран неверный. Нейро-маньяк слишком опытен и хитер, чтоб попасться в такие примитивные силки. Значит, надо действовать глубже и решительнее. Перетряхивать информаторов, вновь и вновь угрожать Мафии, устраивать облавы, допрашивать рецидивистов… Настоящая работа сейчас не здесь, а на улицах. Хитрец Баросса сразу это понял. Но Соломона с собой не позвал. Потому что он, старинный друг и приятель, тоже все видит и все понимает. Он роет носом землю не для того, чтоб помочь Соломону, а в память о Соломоне. Пусть даже эта память о Соломоне разгуливает по участку в человеческом обличье…
- Соломон! Соломон Пять!
Соломон встрепенулся, не сразу поняв, что кричит ему дежурный детектив из своей кабинки. Он улыбался, и улыбка его была фальшивее, чем золоченые часы на запястье мелкого вора.
- Хорошо, что ты здесь, приятель! Тебя просили зайти!
- Кто?
- Будто сам не знаешь, - дежурный ткнул мясистым пальцем в потолок, - Старый людоед. Комиссар Бобель. Приказал явиться сразу же, как только ты объявишься.
- Я немного занят сейчас. Чуть позже, пожалуй…
- Извини, Соломон. Комиссар сказал, сразу же.
- Хорошо. Понял. Сразу же.
Соломон на несколько секунд закрыл глаза и перевел дыхание. Кажется, его испытания только начинаются.
ГЛАВА 11
Комиссар Бобель читал. Наморщив массивный лоб, своими морщинами напоминавший чрезмерно усложненную площадку для гольфа, он медленно вел пальцем по строке какого-то документа, время от времени что-то беззвучно шепча губами. На вошедшего Соломона он даже не взглянул, лишь отрывисто махнул кистью: обожди, мол, сейчас.
Это был его старый, излюбленный, прием, столь же эффективный, сколь и затасканный за десятилетие постоянного использования. Вынужденный наблюдать за сосредоточенной и, несомненно, важной работой хозяина кабинета, посетитель, сколь раздраженно и самоуверенно он ни был бы настроен, со временем начинал терзаться собственной бездеятельностью, испытывая от этого мучительное неудобство.
Он вынужден был стоять посреди небольшого, со вкусом обставленного кабинета, чувствуя себя предметом мебели, забытым тут нерадивыми грузчиками, и наблюдать, как работает другой человек. Как он шевелит губами, читая какую-то важную бумагу, как брезгливо стучит пальцем по клавишам печатной машинки, как оттирает чернильную ручку специальным маленьким лоскутом…
К тому моменту, когда комиссар Бобель поднимал на посетителя глаза, отмерив точно выверенную дозу тягучего ожидания, индивидуальную для каждого своего подопечного, как в аптеке, тот уже готов был начать разговор на самых невыгодных для себя условиях.
