- Я не стану спорить с вами о сути вещей и человеке, - твердо сказал Соломон, желая как можно быстрее выбраться из этого страшного зала, в котором чувства человека были препарированы и разложены по колбам в своем отвратительном натурализме, - Дальше!
- Как будет угодно, сеньор Данте, - улыбка Пацци была холодна, как лезвие шпаги, - Извините, что отнимаю ваше время. Всякий раз, оказываясь здесь, я не могу не отдать должного этой коллекции. Она заставляет меня задуматься.
Пятая клетка была пуста. По крайней мере, Соломон искренне надеялся на это. Некоторое время ему казалось, что это действительно так. Ни малейшего движения не было видно за решеткой. Судя по всему, здешний обитатель, приговоренный к одной из изощренных пыток, не выдержал и погиб, а замены ему еще не нашлось. С опозданием Соломон заметил человеческую фигуру, лежащую у дальней стены.
Это была женщина, и в ее облике не было заметно ничего примечательного. Обычное человеческое тело, которое можно было назвать даже привлекательным. Ни измождения, ни тучности. Женщина не шевелилась, она лежала на спине, глядя в потолок своего контейнера, ритмично дышала и казалась полностью удовлетворенной окружающим миром. Если бы не блеск ее глаз, Соломон решил бы, что она спит.
- Еще одно отражение наших с вами душ, сеньор детектив. Лень в своем истинном и полном обличье. Да, она лежит в этой позе постоянно и даже не делает попытки подняться. Ее кормят внутривенно, и только поэтому она еще жива. Если вы положите еду в десяти сантиметрах от нее, мадам Лень не протянет руки, даже если будет умирать от голода. По прежнему не ощущаете родственных чувств? Разве не приходилось вам самому страдать от собственного слабоволия, от готовности выпустить вожжи судьбы и доверить ее бегу свое будущее? Эта женщина лишь пошла дальше, вот и все. Ее можно поджечь, но она не станет даже делать попыток сбить пламя, предпочтет сгореть заживо, лишь бы не вынырнуть из дарованного ей ленью счастья.
- Еще две… - пробормотал Соломон, взглянув вперед, - Заканчивайте свою страшную экскурсию.
- С превеликим удовольствием. Клетка номер шесть… Позвольте представить вам алчность, сеньор детектив.
Алчность тоже оказалась женщиной. Впрочем, Соломон не сразу уверился в этом. Алчность забилась в дальний угол, пританцовывая на куче собранного там хлама, ее движения были судорожны, как у пугала на ветру, взгляд – испуганный и в то же время яростный. Увидев Соломона, женщина затряслась, обхватив костлявыми руками, похожими на сегментированные конечности насекомого, свое богатство. Оно состояло из мусора – кусков сломанной мебели, металлических болтов и гвоздей, разбитых бутылок, мятых салфеток, окурков и оберток. Но судя по тому, как затрепетало в непритворном ужасе тело женщины, эта груда была ей дороже собственного ребенка. Соломон поспешно отошел – и алчность, довольно урча, свилась на своих сокровищах.
- Опять же, абсолютно естественное состояние человека, - прокомментировал подоспевший сеньор Пацци, - Мы ведь тоже дрожим за наши богатства. За семью, репутацию, убеждения. Даже за такое призрачное богатство, как свое будущее. Чем же мы лучше этой дамы, которая не стесняется своих страстей? Напротив, мы лицемернее и лживее. Жажду обладать чем-то мы так часто прячем за долгом, неизбежностью или справедливостью! О, если бы все люди в мире были так просты и в то же время так полны, как здешние экспонаты…
- Не хотели бы занять одну из клеток? – спросил Соломон, ощущая хинную горечь во рту, - Кажется, вы настолько восхищаетесь здешним собранием, что были бы польщены подобным предложением?
Сеньор Пацци рассмеялся. Как многие люди, привыкшие сдерживать свои эмоции за холодной змеиной оболочкой, в смехе он открывался, смеялся искренне и долго.
- О, не уверен, что гожусь для подобного. Мы с вами слишком испорчены наносным сором цивилизации, ржавчиной культуры и тленом условностей. Мы потеряли те свободные исконные чувства, которыми отличаются здешние экспонаты. Мы испорчены, сеньор Данте. Только нейро-скальпель может снять лишнее, да и то…
- Это, надо полагать, зависть? – Соломон, как ни тянуло его ускорить шаг, чтобы вырваться скорее из ужасного музея, остановился перед последней клеткой, - Давайте же, сеньор вице-капореджиме, отыщите очередное меткое словцо.
- К чему? – вскинул бровь Пацци, - Здешняя коллекция тем и хороша, что не требует пояснительных надписей на клетках. Ведь каждый ее обитатель знаком нам не хуже, чем собственные пальцы на руках.
Зависть из седьмой, последней, клетки, выглядел хуже прочих своих соседей. Его тело сохранилось неплохо, выглядело относительно здоровым и молодым. Но лицо выражало неподдельное страдание, столь отчаянное, что Соломон ощутил невольное сочувствие. Зависть всхлипывал, горестно вздыхал, и конечности его дрожали, как в лихорадке. Судя по всему, он испытывал бесконечную и бездонную боль, столь острую, что выдерживать ее человеческое тело было практически не в состоянии.
- Перед вами существо, исполненное зависти, - указал на него рукой Пацци, - Весьма неприятная картина, вы скажете. И будете правы. Ничто не вызывает у нас, людей, большее отвращение, чем завистник, трясущийся от желания забрать то, что принадлежит вам и мучающийся оттого, что это не в его силах. Долой лишние краски, долой грим, дорогой сеньор детектив! Перед вам зависть в чистой химической форме, очищена от примесей, как препарат на предметном стекле микроскопа. Наблюдайте же. Вглядывайтесь. Ужасайтесь. Это существо несчастно, потому что стремиться обладать всем, что видит у других. Как его сосед-обжора, оно никогда не наестся, потому что подобный голод невозможно удовлетворить. Если путь к совершенству может показаться благородным безумием, то путь зависти – безумие жалкое. Увидев одноглазого, зависть в попытке приблизиться к нему, само лишит себя глаза. И второго – если увидит слепца. Не рассуждая о смысле, она просто тщится заполучить то, что есть у других. И вечно мучается, понимая всю тщетность усилий.
Соломон с облегчением убедился, что шеренга клеток осталась позади. Его била мелкая колючая дрожь, словно он несколько часов провел на леднике. Зрелище изощренно изувеченных людей оказалось слишком сильно для того, чтоб переварить его безболезненно. Настоящий Соломон Пять вынес бы это. Но тот Соломон, который остался на его месте, был напуган и опустошен, как если бы и в самом деле предпринял прогулку по адским чертогам.
- Вы садист, Пацци, - сказал он слабо, когда они наконец покинули зал, - Вы получаете удовольствие, наблюдая за страданиями других.
- Во-первых, далеко не все из этих людей страдают, - отозвался с готовностью Пацци, - Во-вторых, как я уже сказал, вы просто боитесь увидеть чистую культуру, штамм без примесей. Вас пугает четкая форма, вы предпочитаете засовывать все человеческие добродетели и пороки в темный шкаф подсознания, в котором при случае, на ощупь шарите рукой. Это не ваша проблема, сеньор детектив, нет, не ваша. Это становится правилом для всех нас. Мы так привыкли управлять нейро-софтом, что начинаем забывать его суть, его чистую форму. Хотите стать уравновешеннее? Улыбчивее? Прямее? Хотите почувствовать то, что прежде было вам недоступно? Заключить свой дух в новую форму? Смелее! Достаточно лишь подписать нейро-контракт и поставить подпись нейро-кровью. Никто ведь не задумывается, что он на самом деле теряет и что приобретает. Мы слишком привыкли ставить опыты на самих себе, безоглядно менять то, что не требует замены, трусливо прятать собственные недостатки за нейро-ложью... Мы возводим сложные дворцы витиеватых стилей, позабыв про то, из каких кирпичей они состоят. Вот что понимает человек, увидев этот цирк уродов. Вот что на самом деле наполняет его страхом. Он вдруг понимает, с какими стихиями играет и какими силами жонглирует. Да, это, в сущности, бесчеловечно, превращать людей в наглядное пособие вроде вскрытых лягушек. Но где тогда кончается человечность, мой дорогой детектив, и где ее начало? Человечно ли обрубать собственные чувства и насаждать вместо них иные? Какие чувства убивать гуманнее? И кому позволительно об этом судить?
