- Угу, - Энглин то ли кивнуло, то ли клюнуло носом.
- Ты меня слушаешь?
- Слушаю. Ты говори… - Энглин сладко зевнуло, - Не давай мне спать. Пожалуйста.
- Ты не обидишь меня, если заснешь.
- Нет… Ты не понял. Мне нельзя сейчас спать. Ведь… ты здесь. Поэтому нельзя. Понимаешь? Ну давай, говори.
Соломон улыбнулся. Какое же странное, вздорное и непонятное существо. Он намеренно говорил негромко и даже чуть напевно, чтоб Энглин быстрее уснуло. Видит Макаронный Монстр, он и так причинил ему много хлопот и волнений. Пусть спит. А револьвер… Да и черт с ним. Наивно думать, что Энглин сможет ему противостоять, если нейро-бомба сработает.
«Спи, Энглин, - подумал он с внезапной нежностью, - Не слушай самозваного Соломона с его глупыми воспоминаниями. Скоро для тебя начнется новый день».
У бывшего детектива Соломона Пять не было уверенности в том, что этот день начнется и для него. Кажется, у него вовсе ничего не было, кроме бесконечной усталости, рассыпанной в душе серым пеплом, как по поверхности пепельницы. Но ему отчего-то казалось, что он должен успеть что-то сказать, прежде чем настанет рассвет.
- Мы всегда хотели меняться, - сказал он, разглядывая смятый окурок, - Всегда были недовольны тем, что имеем, всегда тянулись к чему-то большему, а если нет большего, к чему-то иному. Иногда мне кажется, что боги прокляли нас за это. Не Макаронный Монстр, а другие, старые, боги. Прокляли самым страшным образом. Дали нам то, что мы хотели больше всего. То, что когда-нибудь нас уничтожит. Слепец дошел до ярко горящего пламени и смело ступил в него. Что, слишком пафосно?
Энглин не ответило, только дернуло головой. Свернувшись, как ребенок, оно негромко сопело на стуле, свесив вниз тощую руку. Настоящее дитя своего времени, подумал рассеянно Соломон, корабль под тысячей разнонаправленных ветров. Какой ветер его паруса поймают завтра?..
- Мы получили то, что хотели. Возможность уйти от границ своего несовершенного тела, которые когда-то казались незыблемыми. Научились ковать тонкие материи из собственных нейронов на нейро-наковальне, быть теми, кем хочется, а не теми, кем определила нам быть ДНК или общество. Полная свобода, безбрежное море возможностей, мириады вариантов. Это ослепило нас, я думаю. Мы считали, что движемся вперед, но курс наш стал петлять. Знаешь, что? В древности люди ориентировались по Полярной звезде, она подсказывала им путь. Но одной ночью в небе вспыхнуло бесчисленное множество звезд, и все одинаково ярки. Они все были прекрасны и манили к себе, но среди них отсутствовала одна – путеводная. И мы забыли про свой путь, потому что решили, будто единого пути и вовсе нет, а смысл жизни – в познании и многообразии его способов. Мы бросились ловить звезды, теряя им счет и забывая, откуда начинали. Как заигравшиеся дети. Мы забыли про космические корабли. К чему терпеть ледяной холод безбрежного космоса, если одна-единственная кнопка может сделать так, чтоб родной дом навеки остался чарующим? К чему исследовать человеческое тело, если нажатие кнопки навсегда сделает его таким, которое полностью тебя удовлетворяет? Зачем искусство, если оно – лишь абстракция, проекция нашего внутреннего «я» на стенки разума? Искусства нет, потому что оно в головах, а их содержимое мы можем менять щелчком пальцев. Мы отринули старые лохмотья, чтоб надеть сверкающие одежды, и сами не заметили, что теряем с ними. А ведь наша планета – не бездонная бочка, знаешь ли. Мы отказались от беспроводной связи и вычислительных ЭВМ, связанных друг с другом, чтоб сэкономить электроэнергию и тающие запасы нефти. И утешали себя тем, что это лишь осколки старого мира, которые никогда не пригодятся нам в новом, всецело покорном человеческому разуму. А ведь это не конец, наш проклятый дар навсегда останется с нами. Ресурсы планеты неизбежно тают, а мы все парим среди звезд, не обращая внимания на подступающий холод. У нас так много блестящих игрушек, что мы редко задумываемся о чем-то всерьез… Я слышал, кое-где уже испытывают автомобили на паровых двигателях. Что будет через сто лет здесь? Впрочем, я уверен, что нейро-терминалы мы отключим в последнюю очередь, прежде чем вернуться в пещеры…
Соломон взглянул в окно. Рассвет в Фуджитсу пришел раньше, чем он рассчитывал. Серая копоть медленно поднималась по небосводу, как по стеклу керосиновой лампы. Рассвет седьмого дня. Но, кажется, он забыл еще что-то сказать. Что?..
- А я, счастливчик, оказался лишен этого проклятья. И теперь смертельно страдаю без него. И буду страдать до самой смерти, я знаю.
Кажется, Энглин мирно спало. Глаза были закрыты, грудь равномерно поднималась и опадала. Непослушные вихры торчали, как и прежде, во все стороны. Наверно, надо переложить его на кровать…
Соломон облизнул губы.
- Я только сейчас подумал… Раньше, знаешь, не было повода… Что, если нейро-софт – это смертельный наркотик, подброшенный кем-то человечеству? Нейро-дурь… От него невозможно отказаться, это не в наших силах. И мы вновь и вновь впрыскиваем его в вену, забывшись в танце среди ослепляющих звезд… Красиво сказал, а? Спишь? Ладно. Я ведь тоже был одним из вас, танцующих между звезд. Я был уверен в себе и, пожалуй, счастлив. Хотя нет, не я. Старый добрый Соломон Пять… Мне кажется, он был неплохим человеком. Слишком въедливым, слишком самоуверенным, но все-таки хорошим.
Соломон в задумчивости взял со стола револьвер. Собственный страх, испытанный перед оружием ранее, показался ему смешным. Как будто револьвер может взмыть в воздух и выстрелить сам. Он всего лишь послушный кусок материи, инструмент. Глупо его бояться.
- А теперь я не вижу звезд, - сказал он так тихо, что даже не понял, вслух ли, - Все потухли. Я иду в темноте и только сейчас понимаю, как далеко забрел. Я теперь бесконечно далеко от вас. Вы – слепцы в стране тысяч огней, а я – зрячий в чертогах вечной темноты. Кто из нас в выигрыше?
Соломон взвел курок. Палец сделал это сам, без команды мозга, просто соскучившись по знакомому тактильному ощущению. Прикосновение прохладного твердого металла похоже на поцелуй замерзших губ. Сам не зная, отчего, Соломон ощутил приятную усталость, и еще что-то, похожее на умиротворение. Наверно, так чувствует себя зритель, отсидевший долгий спектакль, замечая наконец краем глаза шевеление занавеса. Седьмой день. Долгий же был спектакль…
- Моя жизнь длилась семь дней, - пробормотал Соломон, глядя в окно, из которого потянуло холодным и липким предрассветным воздухом, - Как и полагается, я родился в муках, крича. А ухожу уставшим и спокойным. Только я постоянно думаю, кто жил за меня все остальное время. Кем был этот Соломон Пять на самом деле? Заданной последовательностью нейронов у меня в мозгу? Или тем, кем я мог бы стать? А может, просто призраком?.. Может, Соломона Пять никогда на самом деле не существовало, просто кому-то казалось, что он и есть Соломон?.. Забавно. Очень забавно.
Соломон вздохнул. В груди что-то тревожно кололо, как будто какой-то орган сорвался с крепления и теперь досаждал неправильным положением. Но Соломон отчего-то знал, что достаточно не обращать на это ощущение внимания, и оно быстро улетучится. Все в порядке. Теперь уже – в порядке. Он разобрался и все понял. И даже обидно, что это «все» оказалось таким простым.
