— Уверяю, о нем не слышал даже Его Высокопреосвященство. Может, только сам Папа, и то… — он неопределенно пошевелил пальцами.
— Священники выполняют тайную волю Императора?
— Это Устав нашего Ордена. И… некоторых других. Мы — слуги Императора. Я имею в виду, настоящие слуги. Мы не правим землями от его имени, не носим гербов, не живем в фамильных замках. Мы есть его воля, — лениво-доброжелательный тон его голоса при этих словах исказился, стал звенящим, как закаленная сталь, — Земное воплощение его воли.
— Чересчур громко звучит для банды тайных убийц, — сказала я, не сдержавшись, — Но, видимо, благотворно сказывается на тщеславии.
— Я лишен тщеславия, как и мои братья. И ты зря надеешься меня оскорбить. Я умею держать чувства в руках. О, я много чего умею. Я — инструмент Императора, и, без ложной скромности, один из лучших. У меня не было ни одного провала за последние восемьдесят лет, а это о чем-то свидетельствует.
Он что-то говорил, но я не слышала его слов. Сейчас меня занимали собственные мысли. И весьма безрадостные.
Я была беспомощна, и он знал это. Ламберт и Бальдульф лежали без движения, как сломанные куклы. Клаудо стоял за моей спиной. А сама я не могла поднять и зубочистки. Лишь лишенное воли тело. Вместилище для чересчур пылкого духа. Ничего более.
«Он мог бы просто уйти отсюда, — подумала я невесело, — И я бы мучительно умирала несколько недель подряд голодной смертью в локте от заставленной пищей стола. Но он, конечно, не уйдет просто так. Сперва закончит дело. Он словоохотлив и не прочь поболтать чтобы потешить свою гордость, но он сказал правду, он профессионал и у меня была возможность убедиться в этом. А я — бездвижная калека. Раньше я могла управлять чужими руками, теперь у меня нет и их».
Только Клаудо, и тот не человек — лишь жалкое его подобие.
Клаудо. Спасительная мысль мелькнула крошечной, но яркой звездой, на мгновенье осветив плотную темноту безнадежности. Если тот, кто называл себя отцом Гидеоном, подойдет поближе… Господи, это даже не шанс, это нечто несоизмеримо меньшее. Но кроме этого у меня, пожалуй, ничего и нет. Надо хотя бы попытаться.
— Это ничего не меняет, — сказала я, надеясь, что голос выражает должную степень презрительности, — То, что вы тайный агент не епископа, а Императора, ничего не меняет. Подумаешь, не одна крыса, так другая… Никакой разницы. Но надо думать, что если вы прибыли из самого Аахена всего лишь ради того чтоб прищемить немного пальцы графа Нантского, то вы не более чем мелкий слуга на посылках. Хотя наверняка пытаетесь себя убедить в том, что совершили нечто значительное.
Кажется, уязвить его самолюбие было невозможно. Он довольно улыбнулся, точно мои слова искренне позабавили его.
— Прищемить пальцы? Ну конечно, ты же так ничего и не поняла. Где твой ясный ум? Где проницательность? Никто не собирается прищемлять излишне жадные пальцы графа Нантского по той простой причине, что он уже мертв.
— Что? — остатки мыслей свились в пестрый клубок и я почувствовала, что окончательно теряю над ними контроль, — Граф мертв?
— Да. И сделал это я.
Кажется, кто-то из нас сошел с ума. Да, так и должно быть. Или я или же… Точно, наверняка он попросту сумасшедший. Очень опасный и коварный сумасшедший. Я вспомнила графа. Его изукрашенный золотой панцирь, осанку атлета, гордо поднятую голову в обрамлении густых волос, обруч на лбу… Граф мертв? Дьявол, что тут вообще происходит?
Я словно оказалась зрителем пьесы, в которой у всех актеров оказались перепутаны маски. Я видела действие за действием, акт за актом, но вместо ясности погружалась все глубже и глубже в истинный хаос. Конечно, сумасшествие бы все объяснило. Но я видела направленный на меня взгляд, и понимала, что этот человек никак не может быть сумасшедшим. Напротив, в его невыразительных глазах можно было рассмотреть ум — гибкий, как смертоносный бич, сильный, уверенный.
«Сейчас он просто забавляется, — поняла я, и с осознанием этого снова вернулся страх — скручивающий внутренности, давящий, выжимающий из легких драгоценный воздух, — Он не болтлив и не глуп. Это не многословность сумасшедшего, он просто выполнил какую-то сложную и долгую работу и теперь позволил себе передышку — и одного слушателя. Даже самому выдержанному и молчаливому человеку иногда нужны слушатели. Особенно если он живет много лет и не может ни с кем поделиться словом».
— Ничего не понимаю, — сказала я ему, — Вы сказали, что прежде чем… подарить мне милосердие, позаботитесь о том, чтоб моя душа не томилась в неведении там, где она окажется. И у вас это паршиво получается. Теперь я вовсе ничего не понимаю.
— Разумеется. Есть ли у маленькой пешки разум? И если есть, позволяет ли он ей понять, куда она двигается и почему пространство вокруг нее расчерчено черными и белыми квадратами?.. Ты оказалась в игре, правил которой не знала. Но это не помешало тебе самым решительным образом спутать планы игроков. Однако же не буду тебе льстить. Никаких серьезных проблем ты не создала. Лишь… минутные сложности. Некоторые из них меня позабавили.
— Я слышу лишь болтовню. И согласна считать, что в ней вы мастер. Вы заболтали бедного графа до смерти?
— Это похоже на Альберку, — удовлетворенно кивнул он, — Дерзить даже перед лицом смерти. Впрочем, сейчас передо мной лишь тень ее, перепуганная до потери пульса девчонка.
Он вдруг протянул руку и одним движением отодвинул стол, разделявший нас. Стол был тяжеленный, но он сделал это так легко, точно тот весил не больше книжного фолианта. Только миски беспомощно зазвенели. Теперь ничто не мешало мне рассмотреть его, хотя я бы дорого дала за возможность отвести взгляд от черной фигуры, стоявшей передо мной. В его позе не было напряжения или нетерпения или злости. В ней вообще ничего не было. Человек, который собирался меня убить, был совершенно равнодушен.
«Ну давай же, — мысленно позвала я его, — Подойти поближе. Хотя бы три шага…»
Прочел он мои мысли или нет, но он сделал один шаг навстречу.
Я презрительно фыркнула. Уж это у меня точно получилось с должной интонацией.
— Если вы и верно решили снять с моей души груз любопытства, я надеюсь, что вы начнете говорить по сути в самом скором времени, иначе, боюсь, вам не придется даже добивать меня. Мы, обычные люди, живем недолго, так что я могу умереть от старости, ожидая ваших объяснений.
— Дерзка, остра на язык и невероятно самоуверенна. Мне будет не хватать тебя, Альберка, в тех местах, где я окажусь. Ты часто забавляла меня, но есть в тебе и то, что можно назвать благородным безумием. Что ты хочешь знать?
— Начните с основного, — сказала я, — С графа.
— О, граф… С него все и началось. К счастью, им же все и закончилось. Но вы не ошиблись, граф Нантский был центральной фигурой этой партии, хотя вы много не знаете о ней. Не пешка вроде вас. Он был боевым соратником нашего Императора, да святится в веках его имя, и силой меча устанавливал границы Империи. Славные времена, славные подвиги… Жаль, что возраст и власть смягчили его некогда крепкие кости. Как и всякий пресытившийся достатком старик, пусть даже с лицом юноши, он забыл, как выглядит кровь на мече. Видимо, придворные певцы окончательно забили ему голову гимнами о его былом величии. Граф сделался жаден, брюзглив и мелочен. Сегодня вы видели его, золотого великана, былую грозу Запада и Юга, но уверяю вас, в его величественной фигуре кроме металла и текущей в нем консервирующей жидкости больше ничего не осталось, разве что паутина и гниль. Что делать, даже лучшие слуги нашего Императора не вечны, даже с ними он не может разделить величия своего вечного правления. Рано или поздно оступаются все они. Когда слугами и сподвижниками двигает молодое бесстрашие и дерзкие амбиции, их мечи могут славно послужить Империи, но когда они делаются стары… О, старость никого не красит, Альберка, и вчерашние герои и опоры престола превращаются в слабых душой властолюбцев, чьи потроха прогнили, думающих лишь о том, как пополнить казну да поднять повыше собственный золоченый герб. Грех гордыни и алчности сожрал не одну душу…
