— А Папа Римский с вами не пришел? — стражник скривился, — Ехала бы ты отсюда, калечка, пока не рассердила никого. Не принимает святой отец сегодня, и милостыню не подает.
— А он об этом знает?
— Сейчас ты у меня узнаешь, — пообещал он многозначительно, — Проваливай, говорю.
Острые слова заплясали у меня на языке, как бесы у постели умирающего грешника. О, я знала что сказать чтобы сбить с этих лоснящихся холопов спесь!.. Но мне удалось сдержать себя. Иногда, в таких случаях, как сейчас, это требовало значительных усилий. Но если я и не способна была контролировать собственное тело, то язык пока еще оставался мне подвластен.
— Вам бы лучше выдумать причину посерьезней, — серьезно сказала я, — Потому как что-то мне подсказывает, что наш старый друг отец Гидеон, будет очень недоволен, когда узнает о том, что вы прогнали нас от дверей его собственного дома. Черт возьми, я думаю, он будет достаточно недоволен, чтобы лично поинтересоваться вашей судьбой. И проследить за тем, чтобы вы надолго запомнили наказание.
Это уже звучало зловеще.
— Приказ капитана, — сказал другой стражник, то ли менее агрессивно настроенный, то ли и в самом деле испуганный этой невинной угрозой, — В доме святого отца произошло преступление. Пока ведется расследование, посторонним туда вход воспрещен, будь этот посторонний хоть его близким другом, хоть архангелом Гавриилом собственной персоной.
— Приказ капитана? — я встрепенулась, — Капитана Ламберта?
Стражники переглянулись. То, что я знаю это имя, неприятно их удивило.
— Так точно, — сухо сказал первый, — Приказ отдан им.
— Я достаточно хорошо знаю и его. Уверена, он сделает исключение ради нас.
— Господин капитан находится внутри. Когда он выйдет, вы можете у него спросить, но не раньше.
— Но нам надо увидеть отца Гидеона именно сейчас!
— Приказ капитана был совершенно четок, не впускать ни одно постороннее лицо. Если вы будете настаивать, у нас есть полномочия применить силу. А теперь пропадите сами, если не хотите чтоб вам помогли.
Стражник опустил руку на рукоять лайтера, виднеющуюся из кобуры. Жест был достаточно красноречив, чтоб исключить все возможные контр-доводы. Разговор определенно был окончен, и по глазам облаченных в блестящие кирасы привратников можно было сказать, что угроза была отнюдь не пустой фигурой речи. Испепелить пару полоумных оборванцев, лезущих на прием к настоятелю собора — такая мелочь, за которую вряд ли получишь и взыскание по службе.
Обидно было проделать долгий и опасный путь лишь ради того, чтобы наткнуться на такой прием. «Сама виновата, — подумала я уныло, — Нечего было бросаться, как собака на кость. Можно было бы и подождать. В сущности, эти стражники, может, и мерзкие ребята, но работу свою выполняют честно. Последнее дело — допускать на место преступления посторонних, а мы сейчас именно посторонние, и здесь, и вообще во всей этой истории».
Из-за моей спины вдруг выступил Бальдульф, до этой минуты оставивший переговоры на мое усмотрение.
— Слышь, друг, а тебя, часом не Ингомером звать? — спросил он.
Первый стражник смерил его настороженным взглядом. И взгляд этот как невидимый луч сканера обшарил всю фигуру Бальдульфа, от стоптанных сапогов до макушки. Бальдульф и в лучшие времена вряд ли выглядел как урожденный обитатель этого района, после драки же он и вовсе смотрелся подозрительно — разбитые губы, свежие ссадины на лице, порванная рубаха… Ни дать, ни взять — матерый уличный душегуб, загубивший не одну жизнь в подворотнях. Но стражник, видимо, кое-чего понимал в своей службе, и внешний вид не ввел его в заблуждение.
— А тебе чего, старик?
— Да просто если ты тот, кого кличут Ингомер-Весельчак, то я тебя, выходит, знаю. И парень ты при мозгах, хотя и вздорный. Послушай девчонку, будь добр. Мы многого не просим. Просто загляни к капитану и скажи, что мы тут ждем. Я думаю, он разрешит нам войти, когда узнает. Не велико дело, уважь уж нас.
Зловеще щелкнула застежка кобуры.
— Ох, пожалеешь ты о своей наглости, старик…
— Я уже жалею, — спокойно сказал Бальдульф, — О том, что не отправил тебя в яму, Весельчак, когда ты семь лет назад попался мне на краже из ювелиршиного дома.
— Го… Господин сержант? — лицо у Ингомер-Весельчака вытянулось, утратило цвет, — Что ж вы раньше… Кхм.
— Ерунда. Ступай доложи капитану Ламберту, что мы здесь.
— Так точно, — у стражника дернулась рука козырнуть, но он пересилил себя, открыл дверь и вошел в дом.
— Что бы я без тебя делала, Баль? — вздохнула я.
— Дома бы лежала да делом занималась… А теперь и я на поводу пошел, дурака валяю да людей от службы отрываю, дурак старый. Вот увидишь, капитан Ламберт пошлет нас за край света. Он, может, и вежливый, особенно как для префектуса, но уж нос совать в служебное разбирательство — это вообще дерзость. Погонит нас, как есть дать, погонит.
— Не погонит, — усмехнулась я, — Вот увидишь. Любопытство победит.
— Это ты по любопытству свой нос в каждую щель засунуть норовишь, он не из таковских.
— Увидишь.
Когда стражник вышел обратно, он старался не смотреть на нас.
— Господин капитан разрешил вам зайти.
— Вот видишь! — я настолько обрадовалась, что даже не пустила в ход запасенную специально для него язвительность.
Бальдульф был куда сдержаннее. Возможно, он счел бы за лучшее убраться отсюда восвояси, пока мы не наделали таких ошибок, по сравнению с которыми все прошлые были бы ребяческими. Все-таки одно дело — принимать в гостях высокопоставленных особ, а другое — вторгаться в их дом, когда они заняты выполнением своего долга и, без сомнения, находятся не в самом приподнятом настроении духа.
Гостиная была обставлена хорошо и с уютом, но совершенно без фальшивой роскоши, что выдавало во владельце дома человека с неплохим вкусом. Недурно для отставного солдата. Почему-то я ожидала, что внутри будет пахнуть ладаном, но пахло совсем иначе — чем-то резким, химическим, вроде соды. В разных домах пахнет по-разному, где подгоревшей кашей и мочой, где духами и ароматом свежезаваренного чая, в иных домах — плесенью, шерстью, краской, гнильцой, прелой соломой, испражнениями животных, сосновой стружкой, крахмалом, потом, оружейной смазкой… Каждому дому свойственен особенный запах и в искусстве его определять я прилично поднаторела. Нащупав этот тонкий, как крысиный хвостик, запах, можно понять многое и о доме и о его хозяине. Но здесь пахло совсем не так, как можно было предположить. И совсем не так, как пахнет обычно в домах. Что-то тревожное, тягучее, скользкое было в этом запахе.
— Смотри, — Бальдульф кивнул в сторону. Он не изменил своим старым привычкам. И в любом месте, где оказывался, всегда оглядывался, примечая даже самые крохотные и незначительные детали.
