— Допустим, — кивнул Ламберт, — Пусть ни один из нас трех не отыщет ничего предосудительного, это будет означать, что…
— На вашем месте я бы надеялась на обратное, господин барон… Потому что если мы ничего не найдем, это будет означать, что нам действительно предстоит иметь дело с Темным культом. И, видит Бог, я охотнее предпочла бы сразиться с Люцифером в покер, имея ставкой свою бессмертную душу.
— Неужели и вы боитесь? — поинтересовался Ламберт, не очень искусно пряча улыбку.
— Боюсь, — призналась я, — Мои сведенья о Темных культах отрывочны и скудны даже по сравнению с информацией отца Гидеона, но их хватает чтобы напугать меня до полусмерти. И любого человека, сохранившего в голове хоть чуток мозгов. Смею вас заверить, мне очень страшно. Потому что я, хоть и смутно, но представляю, с чем нам предстоит схватиться.
— Судя по вашей готовности… м-м-мм… Я имею в виду, ваш изначальный энтузиазм говорил об обратном.
— Не обращайте внимания. Этот страх мне ничуть не мешает. Более того, я ему благодарна.
— Страху? За что?
— Только он может избавить меня от скуки. А теперь, господа, если вы не против, Клаудо отвезет меня в спальню. Мы накануне грандиозного сражения, а перед таким делом всегда имеет смысл хорошенько выспаться. Завтра мы встретим врага во всеоружии! Доброй ночи, капитан Ламберт.
Неприятно просыпаться, когда тебя будит сервус. По степени неприятности это, пожалуй, может сравниться только с ударом дохлой крысой по носу сквозь сон. И я бы охотно поразмыслила над альтернативным вариантом, если бы у меня была хоть какая-то возможность договориться с дохлой крысой о том, в котором часу меня разбудить. Но в моем распоряжении был лишь сервус.
Клаудо разбудил меня, прикоснувшись ладонью к лицу. На ощупь его рука была мягкой и бархатистой, но нежность тронутой гниением плоти была отвратительна. Иного способа разбудить Клаудо не знал — мое тело ниже шеи было совершенно нечувствительно, он же сам был лишен голоса.
Как бы то ни было, прикосновение сервуса заставило меня быстро проснуться. Обычно раннее пробуждение мне несвойственно — Бальдульф может час к ряду тормошить меня, сердиться, чем-то стучать, возмущаться — просыпаюсь я только тогда, когда ощущаю запах состряпанного завтрака, который способен смирить меня с необходимостью провести еще один день в этом опостылевшем мире.
Но сегодня мне предстояло много дел, и я не собиралась терять даром время.
— В гостиную! — приказала я Клаудо, — И пинту вина. Нет, сперва вино, потом гостиная.
Стакан прохладного вина подчас воздействует на меня чудотворно, как мощи какого-нибудь уважаемого святого на старую кликушу. Всего несколько глотков густого, отдающего землей и уксусом, зелья, наполняют меня смирением и покоем. А именно это мне сейчас требовалось в первую очередь чтобы не сорвать злость из-за ранней побудки на первом встречном. Я уже слышала доносящиеся из гостиной залы звон посуды, скрип половиц и прочие звуки, сопутствующие человеческому присутствию. Несомненно, там уже кто-то хозяйничал. Что ж, в этом доме всегда водились ранние пташки.
— Ты уже не спишь, старый разбойник? — вопросила я, когда Клаудо выкатил мою кровать в гостиную, — Давай же поднимай свое брюхо и принимайся стряпать, потому что мое уже приросло к спине!
— Да прибудет с тобой сегодня милость Господня, дочь моя, — сказал кто-то рядом тихим приятным голосом.
— А дьявол! — мои губы дрогнули, отчего подставленное к ним услужливым Клаудо вино пролилось, — Тьфу… Простите, святой отец, я не собиралась взывать к конкурирующей организации, просто неожиданность. Вы… э-э-э… всегда так рано поднимаетесь?
— Седьмой час, — сказал отец Гидеон, — Для меня — позднее утро. Я ведь привык вставать к заутрене. Привычка тела так же сильна, как и привычка духа.
— И она похвальна, — согласилась я, — Я тоже собираюсь привыкнуть к чему-то хорошему, но пока не могу привыкнуть даже не сквернословить до завтрака. Кстати, а где проклятый завтрак и куда подевался Бальдульф?
— Завтрак на столе, Бальдульф же собрался еще раньше и ушел по своим делам. Кажется, он собирался на рынок.
«Ага, — прикинула я, — Значит, Бальдульф собрался с утра пораньше прощупать прошлые делишки нашего почтенного клирика. Вот уж кто точно не теряет ни минуты».
Отец Гидеон с утра выглядел свежим, энергичным и деятельным. Казалось, за ночь он утратил несколько десятков ливров веса, который притягивал его к грешной земле, и теперь едва ли не отрывался от нее. И сутана его казалась новенькой, чистенькой и наглаженной. Да и сам он весь был такой же чистенький и наглаженный — как будто ночь провел не на грубой койке, добытой откуда-то Бальдульфом, а в специальном хранилище для священников, где их озонируют, ионизируют и спрыскивают особым низкомолекулярным елеем. Даже очки блестели как-то радостно, по-утреннему. Чтобы не сказать чего-то дурного и богохульного мне пришлось сделать большой глоток вина.
— Что на завтрак? — поинтересовалась я.
В этих стенах подобный вопрос всегда был чреват самыми неожиданными ответами. Иногда мы с Бальдульфом неделями напролет питались сухой треской. И пресытились ею достаточно чтобы считать себя ее дальними родственниками. Иногда, если в шкатулке под шкафом еще водились медяки, можно было перехватить утром краюху хлеба из ржаной муки с отрубями — весьма хорошая штука, особенно если удавалось раздобыть крынку свежего молока. Хороша была и пшеничная каша, сдобренная кусочком масла, если дело было не в пост, такая густая, что приходилось резать ее ножом на ломти. Из гусиных потрохов Бальдульф мастерки варил похлебку с чесноком и кориандром. Этот рецепт он раздобыл где-то в Бретани. Он говорил, что для аутентичной рецептуры требуется дохлая лошадь и пучок крапивы, но у нас пока не получалось раздобыть эти ингредиенты. Если же шкатулка отзывалась лишь скупым вялым дребезжанием, мы с Бальдульфом переглядывались и затягивали ремни. Это означало, что праздники чрева миновали, и начинаются суровые будни — с их извечной треской, жестким как кровля хлебом из овсяной муки пополам с тертыми желудями, пустой похлебкой и кислым прогорклым квасом из ближайшего трактира, который наливали нам бесплатно из оставленного посетителями в кружках.
— Галеты и сыр, — беззаботно отозвался отец Гидеон. Кажется, он уже освоился здесь, несмотря на ужасающий беспорядок — ловко выхватывал тарелки, столовые приборы и прочую утварь.
— Га… что?
— Галеты, дочь моя. Это такие пряные монастырские хлебцы с тмином. Они достаточно сытны, как для непривередливого едока. И головка саардамского сыра. Он не может похвастаться королевским ароматом и слезой, но сытен и полезен для желудка. Ну и малое количество способствующих пищеварению вещей — апельсин, пара печеных каштанов и немного яблочного джема.
— Понятно. Ночью Бретань нанесла комбинированный ядерный удар, и мы все погибли, — вздохнула я, — Впрочем, я-то не могла попасть в Царствие Небесное, и окружающая обстановка лишь подтверждает это. Святой отец, с вашей стороны было очень благородно опуститься сюда, в самые глубины ада, лишь для того чтобы накормить меня.
