— Вы вполне живы, — рассмеялся отец Гидеон, — Я взял на себя смелость припасти немного съестного в котомке, как делаю всегда, когда предстоит долгий путь. Тоже солдатская привычка. Иногда она оказывается полезной.
— Так вот как вы завоевываете путь к людским сердцам! Признаться, я уже подумываю о причастии. Огорчает только то, что вкусно кормить после него скорее всего перестанут… Черт возьми, а это еще что за запах?
— Кофе, — невинно сказал отец Гидеон — У меня завалялась горсточка. Я не нашел турки, поэтому сварил его в котелке, как по-моему, вышло не так и плохо.
— Кофе?! Настоящий кофе?
— Насколько я могу судить.
— Дьявол! Если подобным искушают неверующих, то чем же искушают вас, крещенных?.. Давайте-ка его сюда!
Клаудо подал мне жестяную кружку, наполненную чем-то обжигающим, из нее настолько пряно пахнуло, что у меня даже голова закружилась. Кофе! Впрочем, могла бы догадаться, что настоятели соборов привыкли питаться не только сушеной треской.
«Это моя награда, — подумала я, осторожно пригубив темную, извергающую пар, жидкость, — За настойчивость и безрассудство. И за то, что, может быть, спасла жизнь отцу Гидеону».
Несмотря на то, что я сразу обожгла язык, кофе был бесподобен. Густой, как лава, сладкий как мед, оставляющий на языке привкус каких-то никогда мною не виденных выжженных солнцем степей. Давно мне не приходилось пить чего-то столь ароматного. Утренняя сонливость постыдно бежала, зато аппетит остался — и отменный.
В течении следующих двадцати минут я была слишком занята чтобы говорить. У моего языка и так было забот невпроворот, я лишь указывала Клаудо интересующие меня куски, и тот спешил протянуть их мне. Отец Гидеон сам не ел, видимо, успел перекусить с Бальдульфом, только с улыбкой наблюдал за тем, как стремительно пустеет стол.
— У вас здоровый желудок, дочь моя, — сказал он, когда я сыто икнула и закатила глаза.
— Расскажите об этом Бальдульфу. Он жалуется, что прокормить меня сложнее, чем сотню солдат. Впрочем, на счет этого он, может, и не грешит против истины… Клаудо, давай попробуем запихнуть в меня вон ту дольку апельсина и проверим, не лопну ли я. Уф… Спасибо за завтрак, отче, и за кофе. Кстати, вы знаете, что отлично идет после сытной утренней трапезы и завершает ее? Стаканчик хорошего крепкого винца — чтобы разогнать кровь и раззадорить мысли. А то, признаться, после такой обжираловки я чувствую себя тупой как старая корова. Как на счет откупорить бутылочку «Бароло», а? По-моему, она как нельзя подойдет к случаю.
— Извините, Альберка, но я не могу этого позволить себе.
— Понимаю, хотите набить цену. О, эта иезуитская хитрость… Хорошо, я целый час не буду сквернословить и, кроме того, два дня не буду издеваться над Бальдульфом.
— Нет.
— Три!
— Простите.
— Пять дней, черт вас возьми!
— Вы не понимаете меня, — он мягко улыбнулся, — Это вино для особого случая. И я отвечаю за него головой.
— Быть может, ваша голова и неплохая цена за него… — проворчала я, — И жалко вам уважить просьбу несчастной больной девушки!
Отец Гидеон быстро убрал со стола пустую посуду. Даже убирал он как священнодействовал — быстро, легко, невесомыми, но значимыми движениями. И очки его блестели сосредоточенно, как у всякого человека, занятого важным и серьезным делом.
— Что дальше? — спросила я, когда он закончил и сел на скамью.
— Ждать Бальдульфа и ждать капитана Ламберта с новостями, — пожал плечами отец Гидеон, — Или…
— Или?
— Можем поговорить, — просто сказал он.
— Догадываюсь, в чем состоят ваши разговоры. Нет, я еще не надумала пройти через крещение, хотя, что греха таить, хорошая жратва весьма способствует подобным мыслям. Еще пара подобных трапез — и считайте, что моя душа у вас в кармане.
— Я не покупаю души, дочь моя.
— И правильно! — согласилась я, — Никогда нет гарантии, что я не приберегла парочку на потом, а вам всучу какую-нибудь никчемную дрянь. Нет, говорить мне неохота, но если вы желаете почесать языком, я бы послушала. Только я имею в виду не молитвы на латыни, как вы понимаете, а что-то другое.
— Что же?
— Не знаю. Быть может, какой-то случай из жизни. Жизнь-то у вас, насколько я понимаю, была богатая.
— Вполне, — согласно кивнул отец Гидеон, — Могла бы быть и победнее…
— Бальдульф не любит рассказывать мне про службу. Может, вы расскажете?
Он задумался. Лицо у него, обычно сосредоточенное, озарившись отсветом неизвестных мне воспоминаний, стало кротким, как у святого со старой оплывшей иконы.
— В моем прошлом было не очень-то много забавных историй, — сказал наконец он, — По крайней мере таких, которые я счел бы уместным рассказывать за столом при юной даме.
— Юная дама, когда переберет вина, поет матросские песни, от которых сам Бальдульф краснеет, — заметила я, — И на счет нее вы можете быть абсолютно спокойны.
— Я не могу припомнить сейчас веселых историй. Видимо, влияние момента. Не лезет в голову.
— Валяйте невеселую. На сытое брюхо, ей-Богу, невелика разница. Ну и да, я не какая-нибудь юная монашка, святой отец, и жизнь улиц мне известна не понаслышке. Кого еще напугают истории, ваши меня, или мои вас — я бы еще побилась об заклад…
— Ну хорошо. Могу вам рассказать одну историю. Это будет довольно грустная история. И довольно обычная. Такую историю или подобную ей может рассказать почти всякий, побывавший на войне. Но для меня эта история особенная. После нее я иначе взглянул на мир, и сохранил это видение до сих пор.
— Интригует, продолжайте.
— Это случилось, когда я был в Испанской марке. Наша сотня именовалась Его Сиятельства Конфланской, хотя по сути собрали нас по нитке со всей Империи. Ребята туда подбирались самые разные, но в основном такие, которые за кусок хлеба и за стакан вина готовы залезть в сам ад и поднять Сатану на копье.
— Теперь понимаю, почему Бальдульф сразу вас зауважал, — согласилась я, — Компания, верно, была славная. Уж не спрашиваю, как вас туда занесло.
— Мы воевали на всех фронтах, южных, северных, западных и восточных. Мы били велетов, бретонцев, нормандцев, кельтов и всех прочих. Даже присказка такая была в рядах, «Снаружи разно, внутри — одинаково!». Каждый раз, когда Император соблаговолял объявить очередную кампанию против врагов веры и Империи, мы точили штыки и знали, что будем первыми. Когда Его Сиятельство граф Конфланский ссорился со своим высокородным соседом Его Сиятельством графом Барселонским, мы чистили кирасы и торопились набить животы перед походом. А если Его Преосвященство епископ разоблачал воцарившуюся в землях графства ересь, мы проверяли сапоги и знали, что без нас не обойдется. Но и платили нам прилично… На войско граф денег никогда не жалел. Война была его развлечением вроде соколиной охоты. А развлечения всегда дорого стоят, и он это понимал. Командовал нами в ту пору один маркиз, которого я именовать не буду, хоть и помню прекрасно его имя и род. По имени у нас его и не называли, а за глаза называли по прозвищу — Упырь. Даже величали нас иногда так — Сотня Упыря, она же Вторая Конфланская.
