Ламберт хотел подойти бесшумно, и у него бы это вполне получилось, несмотря на массивность литых доспехов, но его отражение мелькнуло в стекле.
— Присоединяйтесь, капитан, — кивнула я, — Хотя вряд ли эта картина покажется вам хоть в чем-нибудь примечательной.
— Ночные улицы — моя работа, — сказал он, — А любая работа со временем превращается в рутину. Ничего страшного. Когда-то меня зачаровывал закат в южных пустынях. Действительно, великое зрелище. Кажется, что солнце расплавляет песок и тонет в нем, а небо в этот момент цвета жидкого серебра. Я воевал там пять или шесть лет. И к концу смотрел на закат равнодушнее, чем на огонь в камине.
— Обыденность убивает красоту?
— Наверно, можно сказать и так. Я не поэт, я воин.
Бальдульфа и отца Гидеона не было видно, но, если судить по доносящимся из другой комнаты стуку молотков и визгу пил, они занимались тем, что пытались хоть как-то восстановить поврежденную мебель. Приятно пахло свежей стружкой и лаком.
— Иногда мне кажется, что вы слишком воин и для того чтобы быть человеком, Ламберт.
— Наверняка так и есть, — вежливо согласился он.
— Не обращайте внимания, я пьяна. Это мое обычное состояние.
— Оно объяснимо. Я бы хотел напиться и сам, но, к сожалению, бессилен — мой биологический блокатор автоматически нейтрализует этиловый спирт.
Некоторое время мы молча смотрели в окно, хотя сгустившаяся темнота и мешала разобрать хоть что-то из творившегося на улице. В комнате горел неяркий свет — и окно обратилось подобием темного зеркала, в котором мы видели собственные отражения, наслоившиеся на саму ночь. Бледная девчонка, лежащая на кровати, с беспокойным, истощенным и болезненным лицом, слишком острым чтобы принадлежать обычному человеку. И замерший рядом с ней рыцарь в стальном панцире, огромный на ее фоне и безжизненный как статуя.
Можно представить это кусочком сказки — спящая принцесса и явившийся ее будить принц.
— Я хотела перед вами извиниться, барон, — сказала я. Пьяный язык комкал слова, — Я столько всего наговорила, а вы даже не обиделись. Спасибо вам за это.
— В извинениях нет необходимости, госпожа Альберка.
— И все же примите их.
— Я говорю не о вежливости. Извинения действительно излишни. Если бы граф приказал… Я имею в виду, если бы он действительно приказал мне сделать это…
— Вы бы сделали?
— Да, — сказал он просто. Его лицо, казавшееся в отражении мягче обычного, даже не дрогнуло, — Граф — хозяин моей жизни, и я выполнил бы любой его приказ. Так заведено.
— Вы бы сделали это, не испытывая сожаления?
— Этого я не говорил. Мне было бы больно делать это. Но что такое боль для воина? Даже боль давно стала рутиной.
— Сколько вам лет? — вдруг спросила я.
Отражение Ламберта печально улыбнулось мне. Оно было бледно, как призрак древнего рыцаря, восставший этой ночью.
— Есть ли разница?
— Мне почему-то стало интересно.
— Мне много лет, — ответил Ламберт, — Но я бросил считать после первой сотни. Наверно, около полутора веков.
Только сейчас я наконец поняла, насколько он стар. Молодое лицо, словно вылепленное лучшими скульпторами Империи, с его точеными ровными линиями, было слишком совершенным для обычного человека, слишком правильным. И тем неуместнее на нем смотрелись горящие глаза барона фон Роткирха, эти черные звезды, видевшие, казалось, даже момент сотворения Вселенной. Древний механизм для истребления себе подобных. Сколько смертей видели эти глаза, сколько войн? И умели ли они видеть хоть что-то кроме этого?
Я подавила пьяный смех, пронзивший меня изнутри многочисленными отравленными шипами. Все было так просто. Калека в теле калеки. И калека в чужом теле. Все-таки этому миру свойственно дьявольское чувство юмора.
— Кажется, я понимаю, отчего вы не снимаете своих доспехов, капитан.
— Потому что у меня их нет, госпожа Альберка, — Ламберт кивнул, и не выглядел при этом опечаленным, — Эта сталь — и есть мое тело. Плоти под ней давно нет. Плоть слаба, и она не выдержала бы столько, сколько пришлось выдержать мне за это время. Если разобраться, во мне не так и много человеческого. Процентов десять от вашего, не более того. Вы хотели знать, отчего я не стал рыцарем? Именно поэтому. Рыцарь должен быть хотя бы наполовину человеком, я же этим похвастать не могу.
— Теперь я начала вас понимать, капитан.
Он улыбнулся.
— В нас больше родственного, чем вы думали поначалу?
— Да, капитан. Как и я, вы не вполне человек. И это… утешает.
Смех Ламберта, по-человечески красивый, прошелестел над моей головой.
— Вас беспокоит общество людей, госпожа Альберка?
— Иногда. Бывают моменты, когда люди утомляют меня. Жаль, что вы скоро нас покинете.
— Завтра утром.
— Это решение окончательное?
— Абсолютно окончательное. Каким бы я ни был, я всего лишь слуга. И мой долг зовет меня к хозяину. Но мне тоже жаль будет с вами расстаться.
— Значит, мы больше не увидимся?
На лице Ламберта появилась задумчивость.
— Не знаю, — сказал он наконец, — Мне это неизвестно. После того, как я все расскажу графу, могут произойти самые разные вещи.
— Например, он прикажет вам вернуться и убить всех нас.
— Да, это было бы логичным вариантом. Граф не из тех людей, которые при виде ошибок опускают руки. Скорее всего, он прикажет сделать все необходимое чтобы горькие плоды нашего маленького расследования никогда не стали известны Церкви. Я не уверен в том, что он прикажет сделать это мне. Я и сам заслужил суровое наказание тем, что молчал так долго. Это не будет прощено. Нет, скорее всего за вам придут другие люди. У графа есть надежные слуги. Очень надежные. Они сделают все быстро и профессионально.
— А что станет с вами?
— Полагаю, к тому моменту я буду уже мертв, — он хмыкнул, — Я ведь не принадлежу к числу доверенных слуг, всего лишь дворовой пес… С такими знаниями меня уже никуда не отпустят. Иногда старого пса проще пристрелить. Так бывает.
— Вы слишком спокойны, Ламберт.
Он пожал плечами. Соверши этот жест обычный человек, он был бы почти незаметен, но наплечники Ламберта всякий раз грозно звенели сталью.
— Я видел смерть много раз. Я привык к ней. Моя собственная смерть вряд ли будет сильно отличаться от прочих. Я просто перестану существовать. Но ведь я знал, что это случится еще много лет назад. Чем завтрашний день хуже, чем десятки тысяч дней, которые я видел прежде?.. Я хотел умереть за своего графа, выполняя его волю, и, по сути, так и произойдет. Почему мне печалиться? Может, мы встретимся с вами позже, и в другом месте.
