– Понимаешь… все дело в ней. Не знаю. Она влияет на меня. Иногда мне кажется, будто мы с ней знакомы сто лет, но порой она ведет себя как сумасшедшая, и я сомневаюсь: нет, с такой я бы не стал…
– Не стал что? – спросил Ной, уставившись на Дориана с каким-то ехидным, подростковым любопытством.
– Не знаю. Я не знаю, что это значит. А ты?
Вместо ответа Ной отклонился назад и, балансируя на двух ножках стула, дотянулся до тумбы и достал из ящика какой-то журнал. С грохотом вернувшись на прежнее место, Ной швырнул журнал Дориану, и тот поймал его с выражением полного недоумения на лице.
– Прочти и все поймешь. Ты влюблен.
– Я не влюблен, – возразил Дориан, с сомнением раскрывая журнал. – Я почти мертв.
– Без разницы. Для любви не имеет значения, умираешь ты или живешь полной жизнью. Для нее не важно, мертв ли ты. Просто она есть. И ты ее не контролируешь.
Дориан посмотрел на Ноя как на придурка.
– Ты поэтому читаешь такое? Чтобы забивать свою голову этой ерундой?
– Конечно нет, там прикольные картинки.
Дориан с раздраженным вздохом отложил журнал на подоконник и скрестил руки на груди.
– Да, – вдруг сказал он с сарказмом, – очевидно, что только картинки ты и рассматриваешь, раз все еще ничего не понял.
Пришла очередь Ноя озадаченно хмуриться:
– Ты это о чем?
– Ты все понял. – Явно чувствуя себя лучше, Дориан отлепился от подоконника и подошел к столу. – Ты как Альма, тебя невозможно понять. И порой я удивляюсь, как такой умный человек, как ты, может быть настолько глупым, когда дело касается собственных отношений. Ведь ты ничего не сделал, чтобы Кая была с тобой.
– Может, я не человек?
Дориан фыркнул, затем подтолкнул к Ною кулек с конфетами.
– Только это тебя и волнует.
Затем свет на кухне погас.
Когда шаги Дориана стихли где-то наверху, дом вновь погрузился в привычное состояние мертвой тишины. Вот только Ной непривычно затаил дыхание и уставился в темноту, сжав в кулаке фантик от шоколадки.
Что именно подстегнуло Дориана к действиям, он не знал. После эпизода в «Ледовом дворце» они сходили еще на одно свидание, и то поскольку их заселили в один отель на одном этаже и вечером перед конференцией нечем было заняться.
Сейчас Дориан таращился на дверь ее квартиры, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. «Как я сюда попал? – подумал он. – Что я делаю?»
И потом Дориан задал себе главный вопрос: почему нет? – и позвонил в дверной звонок. Лишь потом, Альма открыла не сразу, он глянул на наручные часы и понял свою оплошность – уже было за полночь, наверняка она преспокойно спит.
Я дурак, – подумал Дориан, но вдруг дверь квартиры резко распахнулась, и он подался назад. Он почувствовал себя даже глупее, чем прежде. Он принял освежающий душ, съел бульон Ноя, выпил две чашки кофе, но все равно чувствовал себя мертвецом, которого неудачник-некромант неверно оживил, совершив с десяток ошибок.
– Дориан? Что ты здесь делаешь? – изумилась Альма. Он оторопел:
– Ты не посмотрела, кто пришел? И кого ты ждала здесь поздней ночью в этом дурацком халатике?
Альма лишь вскинула брови и поджала губы. Ее зеленые глаза полыхнули огнем, который готов был спалить дотла всех и вся. Разве эта девушка могла ухаживать за ним после сцены на льду, весело болтать в баре, а сейчас испепелять взглядом?
– Ты просто сумасшедший, – отрезала она, попытавшись закрыть дверь. Дориан проворно вставил в дверной проем ботинок и проскользнул внутрь. На раздраженный взгляд девушки он пожал плечами:
– Только тебе можно проникать в мой дом? – Он бросил взгляд на ее туфли, стоящие на пороге. Шпилька сантиметров десять впечатается в висок – и все, крышка.
– Ты пьян, уходи.
– Вовсе я не пьян, Альма. Я просто… – пробормотал он и вдруг споткнулся о швабру, валяющуюся на полу посреди коридора. Альма опустила на нее взгляд и нехотя пояснила:
– Я делала влажную уборку.
– В час ночи?
– Не твое дело!
– Отлично, раз так!
Он развернулся назад к двери, ругая себя за то, что в очередной раз поддался гипнозу Ноя и пришел к этой сумасшедшей женщине, абсолютно невменяемой и неадекватной… Спасаясь бегством, Дориан схватился за ручку и потянул дверь на себя, но тут Альма обхватила его талию руками, и он застыл, позабыв о туфлях, о своей злости, о том, что у него болит голова.
Альма прижалась к нему сзади и, приподнявшись на носочках, поцеловала в шею. Дориан закрыл дверь, обернулся и отодвинул девушку от себя. В свете лампы он увидел, что ее щеки покраснели, а глаза подозрительно блестят.
– Останься, – шепнула она, сглотнув комок слез.
– А ты не прибьешь меня туфлей?
Альма рассмеялась сквозь слезы, и Дориан нахмурился. Невесомо коснувшись ее острых локтей, он спросил, почему она плачет. Ткань халата на ощупь была словно вода; переливалась под светом лампы в небольшой прихожей красным, бордовым, темно-синим. Дориану хотелось избавиться от него, но вплоть до того момента, пока он не расслышал сквозь сердцебиение ее больной шепот: «Я просто боюсь тебя потерять». Мгновение в ту же секунду потеряло все волшебство, Дориан опустил руки и в тысячный раз раскаялся в том, что пришел; что влюбил ее в себя и влюбился сам; что отнимает у нее время, тогда как у него самого совсем нет времени.
Он со вздохом произнес, глядя ей в глаза:
– Я не смогу быть с тобой всегда. Я…
– Я помню, Дориан, я помню… – поспешно пробормотала она, останавливая его до того, как он вновь повторит, что умирает. Она отказывалась в это верить, он видел. Хваталась за какую-то дурацкую придуманную надежду, что он лжет, а может, надеялась, что он чудом выздоровеет.
Сейчас Альма тянулась к нему, как цветок к свету, хотела очутиться в его руках, но Дориан не двигался, молча глядя в ее умоляющие глаза. Иногда ему хотелось оборвать все разом и сказать резким тоном, что у них никогда ничего не выйдет и он не сможет дать ей того, чего она хочет – будущего. У него нет будущего.
Но Дориан ничего не говорил. Он не хотел привязываться к ней потому, что знал: потом им будет больно. Теперь вместо верных решений он совершал ошибку за ошибкой. Когда позволил ей коснуться своего гладковыбритого лица и положить пальцы на его горящие от усталости веки. Он вновь совершил ошибку, когда не отстранился и почувствовал на своих губах влажный от слез поцелуй. Альма плачет, потому что чувствует его горечь или потому что жалеет, что он скоро уйдет?
А вдруг все правильно, вдруг именно здесь он и должен быть?
