В то утро меня отправили работать в сушилку – складывать простыни и наволочки. Воздух был сухим, пахло грязными носками. Тогда-то я и услышала шум, идущий из коридора, а затем подвальная дверь распахнулась, и в тусклом свете лампочки я увидела, как какой-то громила в униформе тащит за ухо мальчика лет двенадцати, а его приятель стоит на страже.
– Что происходит? – спросила я.
Возможно, эти парни даже из моей группы – там тридцать семь человек, всех и не запомнить. Нет, на самом деле мне было плевать, кто они. Я лишь знала, что не выстою одна против двоих. Они сильнее и крупнее меня, и они не Стивен.
Я убрала простынь на стопку других, при этом не отрывая взгляда от вошедших. Громила выпустил жертву, и мальчик накрыл ухо ладошкой и попятился к двери. В моей груди заворочалось дурное предчувствие, когда подвальная дверь закрылась – тот парень, что стоял на страже, вошел в сушилку, глядя на меня так, будто я была мокрой псиной, вырвавшей у него из руки последний кусок еды.
Тут мобильник зазвонил вновь, и я вздрогнула. Встряхнувшись, прогнала непрошеное воспоминание и ответила на звонок.
– Это Джон Агилар. – Голос на том конце был таким же раздражительным, как и в прошлый раз. – Я отправил тебе документы. Если будут вопросы, звони. – Повисло молчание, которое я решила использовать, чтобы поблагодарить за помощь. Мой ответ заставил голос Джона едва уловимо смягчиться: – Будь осторожна, Кая. Надеюсь, у тебя все будет хорошо.
Когда он отключился, я отложила телефон и выпрямилась, пытаясь подавить зевок. В висках стучало, на губах все еще помнился привкус крови после той драки в сушилке.
Доктор Андерсон была права – я открыла ящик Пандоры, когда обратилась к ней за помощью, и теперь проклятые воспоминания бесконтрольным потоком хлещут мне на голову, не спрашивая, хочу ли я помнить. А я не хочу. Не хочу помнить о том, как меня наказали за драку в сушилке. Не хочу помнить о том, как сержант схватил меня за отвороты куртки и рявкнул, притянув мое лицо к своему:
– КУРСАНТ! – его взгляд метнулся к нашивке на моей груди. – АЙРЛЕНД! Слушай-меня-сюда. Это тебе школа, а не уличные бои, ясно?
– Да, сэр, – четким голосом ответила я, пытаясь устоять на ногах. После того, как те ребята сделали из меня отбивную, колени стали ватными, и каждая мышца пылала огнем. На спине, где натянулась ткань, кожу будто содрали и посыпали солью. Из-за боли я постоянно отвлекалась от слов инструктора.
– А раз ясно, покажи, зачем ты здесь!
– Да, сэр.
– Я СПРОСИЛ, ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ!
– ПОБЕДИТЬ, СЭР! – повинуясь, выкрикнула я, брызжа слюной с капельками крови.
– Ну так давай, Айрленд! – сержант отпустил меня, оттолкнув, и я едва устояла на ногах. – Ты не просто человек, раз ты здесь, ясно?! Ты боец. Борись! Борись!
– Да, сэр!
– А теперь хватай швабру и тряпку и иди оттирать с пола свою кровь.
Прочь, прочь, прочь.
Я бегом кинулась в ванную комнату – оттягивала время, чтобы не смотреть на бумаги, которые прислал мне Джон Агилар. Хотя, может, он лишь солгал, что пришлет отчет. Может, там бесполезная информация. Но его голос был слишком грустным и… разочарованным, как у моего отца.
Дольше прятаться от прошлого я не могла. Я ведь сама решила впустить его в свое сознание, поднять на уровень выше. Теперь, когда оно пытается взять меня за горло, я просто не имею права вырываться из хватки. Потому что я никогда не сдаюсь.
Отчет был на шести страницах, и я, поудобнее устроившись на диване, включила настольную лампу и принялась читать. На первой странице не нашлось ничего нового, здесь шел перечень всякой всячины: мои инициалы, дата рождения, информация о родителях. Далее шла выписка из моей медкарты и отчеты врачей, где повсюду мелькали шифры и коды.
Исходя из заключений, похититель меня не насиловал, но всячески пытал, что подтверждают снимки, сделанные судебным фотографом (снимки Джон Агилар не стал высылать). На теле потерпевшей, то есть на моем теле, обнаружено двадцать четыре раны разной степени тяжести, несколько переломов правой руки (пястные кости, фаланги пальцев, локтевая кость), ребра, ключица…
Я просмотрела отчет, выхватывая взглядом самое необходимое и отодвигая на задний план информацию о том, что это я – что это у меня зафиксированы ушибы грудной клетки и левого легкого, что это у меня был вывих плечевого сустава, который встал на место при помощи Стивена Роджерса…
Я отчетливо помню каждый из этих дней.
Почему с такими травмами отец настаивал на том, чтобы я окончила военную школу? Почему он был категорически против того, чтобы я стала хирургом и спасала жизни, вместо того чтобы хвататься за пистолет и убивать людей? Почему он все время повторял, что даже будь у меня степень, я бы не смогла спасти Джорджи?
Осенью того года я не разговаривала с ним несколько недель, хотя он звонил и даже вернулся домой на два дня, чтобы поговорить. Но я не хотела разговаривать и отвечать на вопросы, потому что тем летом я убедилась, что не хочу становиться как те люди. Как те ребята, которые получили необходимые навыки и принялись мучить мальчика, который от страха стал писаться в постель; и которого я не успела вытащить из петли, потому что его позвоночник уже был сломан.
Отец был полон навязчивых идей. И внезапно, просматривая отчеты травматологов, я поняла, что дело было не в военной школе. Нет, проблема была в медицине. Отец просто не хотел, чтобы я связывала себя с ней, будто боялся чего-то.
Отчет от психиатра был впечатляющим, и здесь я узнала о себе нечто новое.
Помимо того, что у пациентки наблюдается тяжелая форма клаустрофобии и другие психические проблемы (огромный список) она несколько недель считала, что умерла.
Что? Наверное, мне просто нужно поспать больше пятидесяти минут.
Подумав об этом, я все равно впилась глазами в тот абзац, где было сказано, что у меня были приступы клаустрофобии, которая странным образом сочеталась с агорафобией.
Пациентка стремится спрятаться от посторонних глаз в шкаф и ограничить свое пространство, но испытывает беспокойство, когда не может к нему приблизиться. Она часто притворяется, что мертва.
Я несколько раз сглотнула и зажмурилась, чтобы дать глазам отдохнуть; потерла переносицу и вновь вернулась к чтению. Я абсолютно ничего этого не помню. Я не помню, как весь январь пряталась под кроватью от медсестер; не помню, как притворялась мертвой и задерживала дыхание до потери сознания; как напала на медсестру, ударив ее стеклянным стаканом, и за это меня привязали к койке ремнями.
Информация о ремнях заставила мой желудок судорожно сжаться. Я ощутила их на своих запястьях и лодыжках. Грубая ткань натирает кожу, но я все равно продолжаю вопить и вырываться. Потому что запуталась и не могу отличить правду от лжи.
