Он поднимал тяжелые веки облаков и смаргивал холодные слезы дождей, роняя их на вспухшую от горечи землю; всхлипывал вспененной волнами рекой, с воплем ударялся о берега, кричал, что с него достаточно секретов. Но люди, поднимающие скупые взгляды к его небу, продолжали думать. Продолжали лгать. Продолжали изворачиваться. И продолжат еще не раз.
На рассвете, когда многоэтажные дома терялись в сумерках, детектив Эндрю Дин нехотя вышел из своей машины, припаркованной на стоянке перед домом. Ощущая, как между брючинами и кожей забрался холодок и уютно устроился вдоль тела, Дин поежился и побежал к подъезду. Классная кожаная куртка совсем не спасала от мороза, поэтому пока Дин добрался до своей квартиры и тихо, чтобы не разбудить Леду, отпер дверь, его колени подрагивали, будто он перебрал со спиртным, а пальцы одеревенели и не слушались.
Наконец он попал внутрь и вдохнул теплый воздух, пахнущий кофе и яичницей с беконом. Расправив затекшие плечи и заперев дверь на все замки, он стянул ботинки и тихо подошел к ширме. Леда Стивенсон спала, занимая на кровати удивительно мало места.
Вернувшись на кухню, Дин заглянул в сковороду и обнаружил тушеную рыбу. За те несколько дней, что Леда у него жила, Дин выяснил, что она очень любит рыбу. Дин и сам был не прочь попробовать домашней еды, вот только ему кусок в горло не лез. Не потому, что было слишком рано и его тянуло в сон, а пристроиться можно было только перед письменным столом в спальном мешке. Нет, дело в том, что он только вернулся из участка, где сперва уговорами, а затем шантажом вынудил свою коллегу Аманду Крестовски позволить ему подслушать, как ведется допрос Лауры Дюваль.
– Я думала, ты работаешь в стрип-клубе, – сказала Крестовски, недовольно поджав губы, когда Дин положил ей руки на плечи и помассировал их, проникновенно глядя в глаза. Она была старше Дина на четыре года, но выглядела бодро и свежо, будто работала не в полиции, а в цветочном магазине. А у Дина уже круги под глазами и вялая кожа.
– Какой из меня стриптизер? – скептически спросил он, но тут же, увидев, как Крестовски нахмурилась, поправился: – Если позволишь глянуть на допрос, для тебя и стриптиз станцую!
– Ты умеешь быть настойчивым. – Крестовски рассмеялась. А Дин думал, она уже никогда не забудет того дня в участке, когда он в пылу ярости сбросил с ее стола любимый цветок и растоптал корень, разбросав черепки от горшка по всему офису.
– Так что, станцевать его сейчас? – Дин отстранился и рывком вытащил рубашку из джинсов.
– Прекрати уже, а? – Крестовски пихнула его в грудь. – Ну ты и козел, Дин. Ты же знаешь, тебе нельзя здесь находиться, а все равно приходишь и действуешь мне на нервы своим нытьем!
– Так тебя заводят мальчики, которые плачут? Я могу проронить слезу, только скажи, с какой скоростью плакать, и я…
– Заткнись! – оборвала она, и Дин повиновался. – Ладно! Ты проныра, Дин. Идем, все равно наш инквизитор знал, что ты придешь.
– Правда?
– Ага, – они двинулись по коридору, – шеф так и сказал: «Когда придет Дин, не позволяй ему подобраться и к моему столу, или я ему сам мозги вышибу!»
– Ну… похоже на него. – Вообще-то Дину было все равно, ведь он решил, что как только отыщет Криттонского Потрошителя и Неизвестного, то сам уедет из этого проклятого города, на котором, кажется, висит злой рок, чтоб его.
Встав за стеклом допросной комнаты, Дин и Аманда Крестовски замолчали. Через минуту к ним присоединился детектив из убойного отдела Кристмас, и они все уставились сквозь стекло на Лауру Дюваль. На ее лице отпечатались горе и усталость: в морщинах на лбу и возле рта, в мешках под глазами, в сцепленных в замок пальцах, лежащих на столе. Казалось, если она увеличит давление на кости, они просто сломаются.
Напротив нее сидел детектив Нильссон – напарник Кристмаса.
– Я, правда, не понимаю, – твердым голосом, в котором сквозило раздражение, произнес он. Дин даже вздрогнул оттого, что голос Нильссона напомнил ему на мгновение голос детектива Гаррисона. – Вы вернулись в Эттон-Крик десятого сентября, чтобы похоронить мужа сестры, верно? Объясните мне еще раз, для чего вам пришлось убивать этих людей. – Он сдержанно постучал ручкой по фотографиям, лежащим на столе. Дин предположил, что на них изображены жертвы Неизвестного.
– Она годами мучила мою племянницу.
Дин снова удивился, потому что услышанный голос никак не мог принадлежать Лауре Дюваль. Он все еще помнил ее в тот день в больнице, когда она хотела выцарапать ему глаза за разговор с Ледой; он помнил ее бешеный взгляд ночью, когда она призналась, что является Неизвестным. Услышанный голос принадлежал женщине, которую заставляли повторять одну и ту же фразу несколько часов подряд.
– Майя мучила мою девочку. Избивала.
– И вы решили наказать ее за это?
– Нет.
– Нет?
Все тем же мертвым тоном Лаура сказала:
– Я хотела спасти ее.
– От чего вы хотели ее спасти?
– От той жизни, которая была ей уготована. Отец мучил ее. Каждый день. Много дней подряд, с самого рождения. Поэтому она стала такой. Я хотела ее защитить. Я просто хотела ее защитить. Раньше не могла, но теперь сделаю для этого все. Я должна защитить ее.
Эту фразу Лаура повторяла постоянно, словно заведенная. Словно голос на записи, который стоит на повторе. Раз – и снова та же фраза, раз – и опять. Дин устал это слушать. Вперемешку со словами вроде «я должна ее защитить» проскальзывали и нормальные предложения, с которыми можно поработать.
Сейчас, уплетая со сковороды свой завтрак, Дин припоминал важные моменты беседы.
Лаура сказала, что пыталась защитить девушек от отцов. Сказала, вред их психике уже был нанесен, и спасти их можно было, только отправив души на небеса. Дину показалось странным, что Лаура употребила слово «психика». Среди прочего бреда, который она несла, это слово прозвучало как-то чужеродно и осознанно.
Дин подумал, что Лаура прекрасно подходит на роль подозреваемой: у нее была психическая травма, а затем она узнала, что над ее племянницей измывался собственный отец. Это послужило спусковым крючком. Что примечательно – Дин уже проштудировал ее файлы, – когда она жила во Франции и работала в госпитале, она была беременна. В медицинских записях сказано, что ребенка она потеряла, потому что ее избил грабитель. Вот еще одна причина, почему она жаждет защитить девушек – потому что ее защитить никто не смог. Слишком многих Лаура потеряла – свою сестру, ребенка, едва успела спасти племянницу.
Вот только несмотря на большое количество совпадений, Дину было сложно поверить в то, что эта хрупкая светловолосая женщина могла убить стольких человек. Мистер Кинг весил почти сто килограммов, Лаура – сорок семь. Разве она смогла бы справиться с ним? Даже учитывая эффект неожиданности?
В записях патологоанатома о смерти Ричарда Кинга было сказано, что первый удар пришелся на теменную зону головы. Удар был легким и не нанес вреда. Мистер Кинг скорее удивился, чем почувствовал боль. Если верить словам Лауры, получается, что она пришла к нему домой и ударила по голове небольшим продолговатым предметом – бутылкой из-под водки.
