Я зажмурилась. «Очень часто». И как только она хочет умереть, я иду следом. Мы вместе умираем и вместе возрождаемся.
…
Леда много говорила о своем отце. Она ни разу не назвала его чудовищем, ни разу не сказала, что он монстр. Но говоря о том, что «папочка ее любит», она подразумевала совсем другое. Доктор Сивер поняла, что Леду насиловали, и сообщила тете Лауре. И тетя Лаура поместила Леду в клинику для обследования.
«Папочка меня любит», «он любит меня» – через слово повторяла Леда, и доктор Сивер в итоге заключила, что она болезненно переживает уход отца и, говоря о нем в настоящем времени, не желает признавать его очевидную смерть. Он хорошенько промыл ей мозг, заставил не думать о нем плохо. Заставил никому не говорить о том, что с ней сделал. Иначе будет больно.
Т: Твой отец делает тебе больно, Леда?
П: Нет, никогда.
Т: Он заставляет тебя делать что-то такое, чего ты не хочешь делать?
П: Нет, никогда, доктор Сивер.
* * *
Дальше доктор Сивер с особой тщательностью снимала с ее души кожу – измывалась над ней так же скрупулезно, как Стивен Роджерс над моим телом. Читая о том, что отец совершил с Ледой, что он вытворял за закрытыми дверьми ее розовой детской комнатки, о том, как дарил ей плюшевых слонов и носорогов, о том, как повторял «папочка тебя любит», я думала, что меня стошнит. И я обрадовалась где-то в глубине души тому, что не стала читать то же самое о Сьюзен и Скалларк. Если там написано то же, что и здесь, если их отцы совершали со своими детьми – моими подругами – то же самое, то поделом им. Эта мысль не была приятной, но я была честна с собой. Если они при каждом удобном случае пытались залезть к своим пятилетним дочкам в трусы – они заслужили оказаться в мешках для трупов.
Я отложила отчет Леды Стивенсон и скукожилась на диване, опустив голову между коленей. Где-то внутри желудок свернулся в клубок, и к горлу подкатила характерная горечь.
Мне бы хотелось вычеркнуть из памяти прочитанное. Раз – и я уже не помню о том, что отец беловолосой малышки посадил ее к себе на колени, «чтобы спеть песенку про веселого пони». Раз – и я уже не помню о том, что его рука опустилась к ней на коленку в розовом носочке с оранжевыми цветами. Раз – и нет его руки под ее юбкой.
Я сглотнула и отложила папку Аспена на стол, великодушно позволив себе сделать перерыв. Раз – и он не кусает ее крохотное ушко, а язык не скользит по розовой щеке.
Я запечатала свое воображение, прогнав все ужасные, страшные и тошнотворные сцены, и принялась за дневник Дэйзи Келли, спрятанный под диваном – там же, где хранилась ее тетрадка по алгебре со странными рисунками и другие украденные из ее спальни вещи.
Снаружи дневник был потрепанным: уголки стерлись, корешок пошел нитками, в выцветшей картинке на твердой обложке едва угадывалась роза. Я бережно открыла его и сразу же перелистнула пожелтевшие сухие страницы – всего двадцать штук. На полях тут и там нарисованы черной пастой сердечки, цветочки и геометрические узоры. Сердечки попадались чаще всего. Я с облегчением решила, что не найду в этом девичьем дневнике никаких кошмарных описаний, но вид страниц, исписанных витиеватым почерком, почему-то показался знакомым.
* * *
Эттон-Крик ночью прекрасен. Даже человек, который ничего не чувствует и считает себя образцом сдержанности, поднявшись в Криттонском парке на чертовом колесе над городом, не сможет сдержать изумления. Потому что такое место надо поискать, скажу я тебе.
Ты только посмотри на эти волшебные огни! Желтые, оранжевые! Они повсюду, стремятся захватить тьму, а не будь ее, не было бы и огоньков. Мое сердце замирает. Я могу смотреть вниз на город вечно, а ты?
Когда я это произнесла, он только рассмеялся и посмотрел на меня умилительно, будто я маленькая девочка, а он взрослый мужчина. Он старше меня всего-то на один год – ну и что с того? Я просто любовалась видом. И меня вовсе не задел его смех. Потому что я знаю, что красота города его так же, как и меня, очаровала. Тогда я спросила у него: «Ты же видишь огни, будто звезды?» А он ответил: «Я вижу звезды только в твоих глазах, и мне этого достаточно».
Да, мне мальчики и раньше говорили, что я красивая, умная, у меня длинные ноги и красивые волосы. Один даже сказал, что я похожа на его бабушку в молодости. Комплимент, правда, сомнительный.
Но когда Кейн сказал, что видит звезды в моих глазах, я чуть не умерла на месте. Думала, что если сорвусь с колеса вниз – черт с ним! Умру счастливой! Но я попыталась себя контролировать, ведь это лишь второе свидание и я не могу так легко сдаться.
Мои попытки (я понимаю это сейчас, сидя в своей комнате на подоконнике) были просто нелепыми. Потому что Кейн сразу меня раскусил. Он, конечно, ничего не сказал, только продолжал загадочно улыбаться. Я только и видела его улыбку в тусклом свете. Никак не могла оторвать взгляда от его губ. А его лукавый взгляд был прикован ко мне. И мы никак не могли перестать улыбаться друг другу!
Когда чертово колесо остановилось на самом верху, чтобы пойти на снижение, Кейн вдруг наклонился ко мне, положил ладонь на мою шею и осторожно поцеловал. Я закрыла глаза и забыла, как дышать, и, если бы не сидела на твердом неудобном сиденье в кабинке, повалилась бы в обморок. Но я вцепилась пальцами в сиденье, хотя хотелось вцепиться в Кейна – о, да, я плохая девочка! Но ведь я с таким трудом заставила его обратить на себя внимание! Можно получить и приз! И губы его были такими приятными, вкусными и сочными…
Я остановилась и протерла глаза. Она действительно это написала? Что его губы были вкусными и сочными? От сердечек рябило в глазах, от сбивчивого кривого почерка, в котором сквозило такое возбуждение, что кое-где была разорвана бумага, голову сдавил стальной обруч.
Я прочла лишь страницу, но уже на пределе. Это личное, и это написала мертвая влюбленная девушка. Конечно, меня это не остановит от чтения, но хотелось бы больше важных деталей, а не описания того, как ей хочется съесть Кейна.
А может, этот неизвестный Кейн и есть Криттонский Потрошитель? Дэйзи Келли была полностью очарована его харизмой и комплиментами и поэтому на свой день рождения могла с легкостью согласиться на поездку в его машине.
Поменяв позу и сделав несколько глотков воды, чтобы прогнать мерзкое послевкусие после всего ранее прочитанного, я сделала пометку в записной книжке, лежащей на диване между подушками, и отстраненно подумала, что невольно стала копировать кривой витиеватый почерк Дэйзи Келли. Затем поднялась на ноги и немного размялась. В квартире пахло как-то странно, поэтому я распахнула форточку и только после этого, вновь закутавшись в плед, забралась на диван и вернулась к дневнику Дэйзи.
Опустив откровенные подробности поцелуя, включая разорванную рубашку Дэйзи Келли и размазанную на шее Кейна розовую помаду, я добралась до третьей страницы.
