За спиной шторы порывались сорваться с гардин. Ветер яростно высасывал их наружу, а затем задувал обратно, натягивая, будто парус. Грохотал гром, и сверкала молния.
Ранее я просмотрела дневник Дэйзи Келли и отметила, что записи начинаются с августа тысяча девятьсот девяностого года. Последняя запись сделана в тысяча девятьсот девяносто третьем году четвертого января. Это как раз тот период, когда была похищена и убита первая жертва Мартина Грейс.
За окном так внезапно прогрохотало, что я подскочила на диване, а сердце ухнулось вниз. Я обернулась, уверенная в том, что молния попала в заброшенное здание на пустыре, и оно развалилось на части, как яичная скорлупа, но сквозь тяжелую черную пелену дождя сложно было что-либо рассмотреть. Я закрыла окно и вернулась к дневнику.
* * *
Сентябрь 1990
Мне кажется, четырнадцать – это не так уж и плохо. Хоть Кейн в детстве и говорил, что я маленькая, худая и похожа на гнома из какого-нибудь ужастика, теперь-то мы вместе. Он провожает меня домой, и утром мы вместе ездим на автобусе в школу. А после уроков иногда гуляем в лесу.
Если я правильно поняла, в августе, когда была совершена поездка на чертовом колесе, Дэйзи Келли было всего четырнадцать лет. О чем она только думала? Вместо того, чтобы сосредоточиться на учебе и своем будущем, она бегала за Кейном, пытаясь добиться его внимания. А вдруг он и был тем самым парнем, который спустя много лет отважился на ее похищение, решив завести семью?
Записи в дневнике были хаотичными, поэтому я завела будильник, чтобы не забыть поесть, и принялась читать все подряд.
Дэйзи много писала о Кейне. По ее словам, это был самый красивый и умный мальчик в школе, желающий стать ветеринаром. Я отметила, что у парня была тяга к медицине – совпадение с первоначальными подозрениями, что Криттонский Потрошитель был медиком.
Кроме восторженных абзацев о том, какие у Кейна красивые глаза и прочее, что свойственно, пожалуй, четырнадцатилетним девочкам, она писала стихи о любви и смерти. Больше о любви, а смерть была показана в ее стихах как нечто романтичное, мистическое и загадочное. Не было ни боли, ни страданий. Часто смерть выступала в роли человекоподобного существа, влюбившегося в обычную смертную, и все в том же духе.
Неудивительно, что Дэйзи и моя мама подружились, ведь у них было много общего, например, любовь ко всяким странностям. Несмотря на это, я не заметила на страницах дневника имени мамы. Никакой Маргарет, Мэгги, Мэг. Не было даже «М». Изредка проскакивало имя «Ди». Этот Ди фигурировал не так часто, как Кейн, но чаще, чем другие. Ди, как выяснилось, был с самого детства лучшим другом Дэйзи. Это он научил Кейна играть на гитаре и написал стихи к его песне. Ди свел Кейна и Дэйзи, за что она была безмерно счастлива и благодарна. Про него Дэйзи писала много, и, может, в четырнадцать она действительно ни о чем не догадывалась, но я догадалась обо всем быстро. Ди был влюблен в Дэйзи, причем искренней и даже какой-то трогательной любовью. В то время как Кейн уже давно распустил руки, Ди приходил к Дэйзи готовить попкорн и смотреть фильмы ужасов. И он был милым. Я почувствовала это даже сквозь страницы, будто теплые чувства, которые Дэйзи испытывала к нему, просочились сквозь ее пальцы в чернила. Ди был добрым и сдержанным, умным и смешным, и он был старше Дэйзи и Кейна. Я предположила, что ему от шестнадцати до восемнадцати лет.
Дэйзи никогда не сравнивала Ди и Кейна, но я поняла, что хоть она и без ума от второго, первый очень ей дорог. Настолько дорог, что она, кажется, даже не хотела писать о нем в своем дневнике, будто его имя должно было остаться только в ее памяти. Это сперва не показалось мне странным, но одно предложение навело меня на страшные мысли. «Ди снова попал в больницу. Если так продолжится и дальше, я пойду в полицию».
От этих слов меня бросило в жар, и я прикрыла веки. Вернулась на мгновение в реальность, отвлекшись от сухих страниц дневника, и прислушалась к угрожающему шуму грозы за окном. Это предложение напомнило мне о страшном. О моем собственном детстве. Почти такие же слова я как-то встретила в одной из статей о Стивене Роджерсе. Его мама покончила с собой, оставив сына наедине с чудовищем-отцом. Чудовище породило чудовище. Превратило беззащитного ребенка в монстра. Ломало ребра и тушило сигаретные окурки о бледно-розовую кожу, прожигая ее до мяса.
Неужели рядом с Дэйзи Келли жил такой же персонаж? Один из соседей, выходя из дому, натягивал на лицо маску добропорядочного местного, а когда возвращался домой, хватался за какую-нибудь попавшуюся под руку утварь и швырялся ею в сына?
Я перечитала предложение несколько раз, испытывая жалость к незнакомому мальчику. Сколько еще есть таких детей? Я никогда не задумывалась, проезжая мимо детского садика или школы. Я вообще не обращаю на людей внимания, но вдруг… что, если кто-то мысленно просит о помощи?
Глядя в мое бесстрастное лицо, они кричат: «Спаси меня, Кая Айрленд!» Все мысли всегда вращаются вокруг этого – вокруг спасения.
Я покачала головой и принялась читать дневник с усилившимся интересом. Стало любопытно, кто же такой на самом деле этот Ди. Имени мамы так и не появлялось, но я старалась не думать об этом. Очередная загадка мне была не нужна. Не хотелось думать, что миссис Нэтвик солгала мне или мама солгала миссис Нэтвик. Не хотелось думать, что правда была хуже, чем ложь о том, что мама дружила с Дэйзи Келли. Потому что если нет, каким образом они познакомились? И главное, если они не были подругами, с какой стати мама решила посвятить свою жизнь поимке преступника?
* * *
13 января 1990
Это был самый обычный день. Дети были полны предвкушения долгих зимних каникул; младшие катались на санках и играли в снежки, старшие отправились в горы, чтобы опробовать новенькие лыжи.
Но этот день очень быстро закончился.
В одном из домов, рядом с которым стояла кривая снежная баба, в детской кроватке лежал темноволосый мальчик. Он внимательно наблюдал зелеными глазами за вращающимися игрушками, подвешенными к пологу кроватки.
Крошка Эндрю Дин пискнул, когда вращение прекратилось, и вскинул ручку с зажатым кулачком, будто повелевая игрушками. Вновь заиграла песенка, и игрушки закружились в другую сторону.
Мама Эндрю была на кухне, готовила для своей младшей сестры Мартины поздний ужин. Тридцать минут назад позвонил отец, чтобы предупредить: из-за пьяной драки в кафе Мартину отпустили пораньше, и она будет с минуты на минуту, голодная как тысяча волков.
Затем время перевалило за девять. За окном рассеянно кружились снежинки, раздавались веселые крики подростков из соседнего двора. Эндрю все еще с интересом наблюдал за крутящейся игрушкой.
Из кухни доносились звуки – мама готовила ужин и напевала веселую песенку про котенка и его подругу курочку. Дину нравился легкомысленный, веселый мамин голос, и вскоре его стало клонить в сон.
Но вдруг что-то случилось.
