Меня встречает та же кассирша.
Теперь уже я спрашиваю, робко, вполголоса:
– Можно купить тест на беременность?
А сама боязливо озираюсь, будто все кругом слышат о моем вероятном позоре. Знаете, нечто подобное я испытывала, покупая первые презервативы. Когда влезаешь в окошко всей головой и шепчешь, краснея от стыда. И тебе кажется, что все вокруг цокают языками и осуждают. Потому что приличные девочки маму пятерками радуют, а не с мальчиками обжимаются.
Только вот аптека пуста. Нет ни очередей, ни скандалисток-бабок. Только мы с провизоршей.
– Сколько вам штук? – та сонно потирает глаза кулаком.
– Один.
Увижу отрицательный результат, и хватит. Не буду мучить себя проверками, копить эти тесты, топить всю кучу в баночке. Меня всегда смущал ритуал под названием «сделаю двадцать тестов, обложусь ими, чтоб убедиться наверняка».
Всё станет понятно с первого раза.
В голове гудит, тянет, и мысли разбегаются. Дома, не разуваясь, прямо в куртке, несусь в туалет.
«Через две минуты узнайте результат», – указано в инструкции на веселенькой голубой коробочке.
Зажмуриваюсь и начинаю считать про себя, прижавшись лбом к кафельной стене.
Один… два… три…
Шестьдесят восемь… шестьдесят девять…
Сто восемнадцать… сто девятнадцать…
– Дзыыыыыыынь, – перебивает дверной звонок.
Настойчиво так, как будто я затопила всех соседей в подъезде, и теперь они пришли, чтобы устроить линчевание.
Плевать. Нетерпеливый гость подождет. Пора открывать глаза.
Черт…
В дверь всё трезвонят, а я сжимаю в руке глупый тест и надеюсь, что вторая полоска исчезнет сама по себе. Но она не исчезает, наоборот, кажется яркой, жирной, как будто та полоса, что перечеркнет всю мою размеренную, понятную жизнь.
Смешно. Я ведь планировала поговорить с Владом. Объясниться. Увидеть в его глазах равнодушие – или такую же боль, какую испытываю сама.
Но теперь точно не пойду. Он сказал, что не хочет детей, и со стороны будет казаться, будто я залетела и решила захомутать мужика. Мол, моей деточке нужен отец, так что соизволь отыгрывать роль любящего семьянина.
Ну, уж нет.
Я не желаю ему кабалы, отцовства по необходимости.
Видели, наверное, такие семьи, в которых родители с неестественным воодушевлением говорят, что ребенок помог им остепениться? Все эти нелепые отговорки: «Мы вообще-то планировали!», за которыми скрывается: «Мы думали, что пронесет».
Зато потом эти люди – чаще женщины, чем мужчины – годами твердят заученный текст: «Ох, само провидение нам послало наше маленькое чудо». Что переводится на язык правды как: «Мы надеялись хорошо провести время и разбежаться, а в итоге вынуждены смотреть на рожи друг друга ближайшие восемнадцать лет».
Увольте.
Я не настолько отчаялась.
– Дзыыыыыыыыыыынь!!! – бьется в истерике дверной звонок.
Да вашу ж…
– Ну?! – не очень-то любезно вопрошаю, щелкнув замком.
Передо мной стоит Алиса Давыдова. Одетая в безразмерный балахон и спортивные штаны, с затянутыми в хвост волосами, она совсем не похожа на девушку, к фотографии которой я однажды умудрилась приревновать Влада. Милая, молоденькая, совсем ребенок. Личико без макияжа, смешные веснушки.
Только её мне не хватало…
– Привет, – поднимает ладошку.
– Привет. – Гостеприимная хозяйка из меня никудышная, потому что я спиной закрываю проход. – Давай начистоту. Если ты думаешь, что попросишь прощение, и Влад вернет тебе банковские карты, то ты ошибаешься. Мы расстались.
«Твоя мечта сбылась», – думаю я обреченно.
– Карточки он не вернет, брат дал понять, что всё, лавочка прикрыта. Переживу как-нибудь. Я по другому поводу. Пустишь?
– Нет. Нам нечего обсуждать. Все наши общие интересы ограничивались Владом.
Я груба и совершенно неприятна, но меньше всего мне хочется погружаться в проблемы Алисы. Своих по горло хватает.
– Хорошо, ты можешь поговорить со мной тут? – Она садится по-турецки прямо на пыльный резиновый коврик. – Я три часа тупо бродила по окрестностям не для того, чтобы уйти. Под окнами караулила и ждала, когда ты домой вернешься. Я твой адрес из телефона брата стащила, если он узнает, то убьет меня. Нет, не уйду. Понадобится, тут заночую.
– Договорились, давай разговаривать тут. Слушаю внимательно. Если ты собираешься сказать, что я испортила твоему брату жизнь или что он был счастлив без меня, то не утруждай себя.
– Он тебя любит.
Кто? Давыдов?
Кажется, я начинаю напряженно хихикать. Почему-то все кругом убеждены, что Влад пылает ко мне любовью. Все, кроме самого Влада. Упс.
– Не веришь? После твоего ухода брат никакой. Вообще.
– Да верю, конечно. Небось рыдает ночами и вжимается носом в мой халат под заунывные песни.
В глазах Алисы появляется привычное детское недовольство, но она давит его и произносит сдержанно:
– Он иначе выражает свои эмоции. Он отбрыкивается словами типа «просто привязался», «ценю», «хорошо отношусь». Мне он тоже никогда не говорил про любовь. А меня он любит, без вариантов. Но у него это слово из лексикона исключено за ненадобностью.
– Спасибо за краткий ликбез, – сжимаю кулаки и внутренне тоже сжимаюсь, чтобы не впустить в себя ни единого слова Алисы. – Буду знать.
Ответ её не устраивает.
– Да хватит выпендриваться! Маша, ты мне не нравишься. Ты отобрала его у меня. Но я никогда не видела своего брата таким убитым. Если он будет счастлив, я смирюсь с твоим присутствием.
Голос вздрагивает. Давыдова-младшая из последних сил сдерживается, но глаза её наполняются слезами.
– Это было обоюдное решение, поэтому убитых среди нас нет. Мы оба хотели расстаться.
– Слушай, если вы поругались из-за меня… – Алиса шмыгает носом как нашкодившая малолетка.
– Не из-за тебя.
– Зачем ты перебиваешь?.. Прости, пожалуйста… только на брата моего не срывайся… он хороший… лучше меня… ты его однажды уже обидела…
Вот и что с ней делать?
Велико желание хлопнуть дверью и оставить Алису наедине с собственными капризами. Но мне становится её жалко. Чисто по-человечески, по-женски. Гормоны, что ли, играют? Ну, те, которые отвечают за материнство и заставляют девушек смотреть влюбленными глазками на вопящих младенцев?
В данном случае младенец у нас половозрелый, успевший знатно покуролесить.
Но…
– Я на тебя и не обижалась. Вставай, застудишься.
