И не только они.
– Пап, завтра у нас концерт на двадцать третье. Придёшь? Суббота же, на работу не идёшь…
– Ну, не знаю. А надо?
– Родителей разрешили пригласить. А я там буду петь.
– Ты? Петь? – отец заинтригован. – И что именно, не секрет?
– Пока секрет. Есть одна песня, про лётчиков интернационалистов.
– Это про Испанию, что ли?
– Почти. Ты приходи, сам и услышишь.
Моё выступление – сразу после трио девчонок из девятого «Б». «Песня из „Белорусского вокзала“» – что ж, вполне душевно вышло. Софья Игнатьевна, наша историчка, воевавшая на Севере, в морской пехоте, украдкой смахивает слезу.
Моя очередь. Выхожу, сажусь на стул, пристраиваю поудобнее гитару (выпросил у Ритули, своей нет), кладу рядом белый, полусферический, с тёмным светофильтром, пилотский шлем. Его я одолжил для выступления у Жоры – он стоит у него в кабинете, на почётном месте, на шкафу. Дал, хотя и удивился. Сказал, что не хочу портить сюрприз, сам всё поймёт.
Да-да, Георгий Палыч. Эта песня – для вас. Да, есть и директор-танкист, и Софья – но для них найдётся, кому и спеть и прочитать стихи. А для вас – нет. Не знают мои одноклассники о вашей войне, не принято у нас о ней… Так что, это будет только справедливо.
Отец здесь – стоит возле окна, прислонившись к стене. Поймал мой взгляд, помахал рукой. Спасибо, папочка…
«Он смотрит на синее небо,
На крестик со снежным хвостом.
Где жизнь – то ли быль, то ли небыль,
Дорогой вела непростой.
Где солнце светило не часто,
Где часто брало на разрыв.
Где было конкретное счастье
Колес от бетонки отрыв…»
Ага, уловил, понял – выпрямился, вытянулся в струнку на стуле, весь обратившись в слух. Ищу глазами отца – у него глаза на лоб лезут от удивления.
То ли ещё будет…
«Затяжкой откроется память,
Как буквы на старом холсте.
И „Су“ засверкает над нами
С арабским орлом на хвосте.
Песка раскаленного ветер
Опалит пустынным огнем,
И прямо сквозь сорокалетье
Он вверх по стремянке шагнет…»
[16] Теперь – припев. Жора смотрит мимо меня, только уголок рта подёргивается…
«Не волнуйтесь товарищи, это летчик мечтающий,
Мастер неунывающий огневого удара.
Его жизнь лучезарная – Бирюлево-товарное,
Где квартира шикарная, и „Москвич“, но не старый…»
Может, стоило пропустить, не расчёсывать мужику лишний раз нервы? Но – из песни слов не выкинешь.
«И будет он словом нерусским
Всё ручку стараться дожать,
И сквозь пелену перегрузки
Появится хвост „Миража“,
И в линиях стекол прицела
Чужой задымит силуэт.
Но бой вдруг потребует цену
За этот счастливый билет…»
Отец серьёзен, как никогда. Жорин кулак сжался так, что побелели костяшки. В глазах – расчерченное инверсионными следами и дымными трассами «Сайдвиндеров» небо Синая.
«И вздрогнет подстреленной птицей
Пробитый осколками „Су“,
И небо с землей закружится,
Совьётся в цветную косу.
И в тряске кабины разбитой
Погаснет последний экран,
И ласково девушка Рита
Ему объяснит, что пора…»
Да, товарищ майор, я знаю, что такое «речевой информатор РИ-65Б»
[17]. Как и вы, и мой отец. Трое во всём актовом зале.
«Что было, то было, ребята
Что сетовать зря на судьбу?
Пусть ею немного помятый,
Зато обогрет и обут.
И как-то стреляет в коленке,
А с виду мужик ничего,
Поскольку хирурги в „Бурденке“
Зашили на совесть его.
…и синее, звонкое небо,
Где вечно летит самолет…
Купить два кефира и хлеба
И дочка на ужин зовет…»
А председатель школьного комитета комсомола уже насторожилась, приняла охотничью стойку. Не понимаешь? Тебе и не надо. А попробуешь потом вякнуть – я на тебя Жору натравлю!
Вечер в кругу семьи. Отец в восторге: «Где взял такую песню? Только не говори, что сам сочинил, всё равно не поверю…»
А я и не собираюсь.
– Пел один парень, студент. На сборах. Может, его?
– Сомнительно. Написано человеком, который сам всё испытал. Ты вот что: слова запиши, покажу лётчикам, в ЛИИ. У нас есть те, кто был в Египте…
Разговор переходит на арабо-израильские войны, потом на авиацию вообще – и так, пока мать не зовёт к столу. Мы с альтер эго вполне довольны, отец сияет, как начищенный медный пятак.
За ужином мать преподносит свежую семейную новость: с Кубы вернулся дедов родной брат, дядя Костя, на секундочку – генерал-майор КГБ. Я спешно дожёвываю котлету с рисом и, оговорившись усталостью, смываюсь к себе в комнату.
Так. Вот мы и дождались. Пора делать следующий шаг – и это надо очень, очень крепко обдумать.
1979 г, конец февраля
Москва
Два-три дня на размышление
Обратиться за помощью к двоюродному деду-ГБшнику – это, конечно, сильный ход. Правильный. И те, кто меня сюда прислали, наверняка на это и рассчитывали. Потому что:
«…вас выбрали далеко не в последнюю очередь, за родственников и близких – причём не вас нынешнего, шестидесятилетнего, со всем вашим жизненным багажом, а того, подростка…»
Что ж, пришло время задействовать этот ресурс – только вот идти к Константину Петровичу со сбивчивыми пересказами собственных снов не стоит. Это в кругу семьи дядя Костя большой, шумный, добродушный. А на деле – жёсткий профессионал, не склонный ни к сантиментам, ни к досужим фантазиям. За спиной у него яростные схватки с троцкистами в довоенной Мексике. Потом – работа в Аргентине, где он срывал поставки стратегических материалов в Третий Рейх, наводил местных левацких боевиков на конспиративные квартиры нацистов и сливал американцам с англичанами координаты точек рандеву ребятишек Карла Дёница с «дойными коровами» в Атлантике. А как-то, уже в середине пятидесятых, (он тогда состоял в должности атташе по культуре при советском консульстве в Буэнос-Айресе), знающие люди посоветовали обратить внимание на одного парня. Врач, мотоциклист, отчаянный левак – приглядитесь, товарищ, глядишь, и выйдет толк…
