Казаков следил за Димкой в бинокль с наблюдательного пункта и видел, как брызнула вдруг пыльными фонтанчиками скала. заорал «Вниз!», Димка скатился со скалы и рыбкой нырнул в расселину. Очереди дробили камень, пули с визгом рикошетили, разлетаясь во все стороны. Казаков засёк троих стрелков – в хаки, с длинными американскими штурмовыми винтовкам. «Бельгийка» Михаила ответила одиночными выстрелами, секундой позже к общему хору присоединился голубевский «Гаранд», и один из аргентинцев покатился по осыпи.
Казаков, сообразив, наконец, что противник – вот он, как на ладони, потянулся за карабином. Передёрнул затвор, досылая патрон – громкий лязг, Сашка обмер, решив, что вот теперь-то его точно заметят. Но обошлось – аргентинцы (их было уже пятеро) увлечённо перестреливались из-за камней с Михаилом и Голубевым. Казаков поймал в диоптрический целик ближайшего солдата (до него на глаз, было шагов семьдесят), задержал дыхание и плавно, как учили, потянул спуск.
III
Это становилось уже привычкой – третий по счёту полёт сквозь вневременную, внепространственную пустоту; звездоворот, выплёвывающий голое сознание, словно косточку из компота. Звонкий «тик-так» вселенских шестерёнок, отмеривших крошечный для одних, и бесконечный для других промежуток того, что люди, за неимением иного, более подходящего определения, называют «время». Щёку обжигает мертвящий холод, и…
… холод такой, что щека, кажется, примёрзла к полу, гладкому, как стекло. И при попытке встать она наверняка останется на нём вместе с клочьями недельной щетины, лохмотьями кожи и разорванной плоти, с замёрзшими капельками крови. В глазах черным-черно. Где верх и где низ – они вообще тут есть? А холод пробирает до костей, до спинного мозга, до… есть ли в мире, куда занесла меня нелёгкая, что– нибудь, кроме холода?
Кто-то потряс меня за плечо. Я разлепил глаза – тьма, вроде, отпустила, точнее вместо неё вокруг разлито отвратительно знакомое золотое сияние. Похоже, я ещё на верхушке Пирамиды, а вокруг – жаждущие расправы Стражи. И стоило ради этого приходить в себя?
– Евгений, Борисович, это вы? Очнитесь!
…нет, Стражи не говорят по-русски, да ещё и звонким девичьим голоском. Он мне, кстати, знаком – слышал не так давно, пяти дней не прошло. По моей личной временной шкале, разумеется…
– Ми… Миладка? – Я попытался сесть – неудачно. Будь оно неладно, как же всё болит! Спина затекла, руками не шевельнуть… – Что это ты ко мне по имени-отчеству?
– А как иначе? – голос её звучит неуверенно. – Вы же старше и вообще…
– Старше? Раньше тебя это, вроде, не смущало…
Я переворачиваюсь на бок, подношу руки к лицу – и обнаруживаю, что они стянуты никелированными наручниками. В поле зрения появляются мужские руки, щелчок – наручники исчезают, оставив после себя глубокие багрово-синие борозды, которые немедленно начинают чесаться. Но удивительно не это: сами руки, судя по веснушчатой коже и рыжим волоскам, принадлежат отнюдь не оставшемуся на Земле альтер эго.
Так, зажмуриться и медленно – только медленно! – досчитать до десяти. Когда я снова открыл глаза, оказалось, что зрение восстановилось. Я лежу на полу, а передо мной сидит на корточках ухмыляющийся Аст. За спиной у него Миладка, а вот парень рядом…
– Же… Женька? Это ты… то есть я?..
– Вы – это вы, Евгений Борисович Абашин. – терпеливо повторила Милада. – Родились в Москве, в тысяча девятьсот шестьдесят четвёртом году. В данный момент находитесь в теле некоего Саймон МакКласки – другого, извините не нашлось. Ну, это долгая история, позже узнаете. А это – Женя ваш… хм… двойник.
Я постепенно начал кое-что понимать. Ну, конечно: это Хрустальная Пирамида, та самая, подлинная, в которую мы и собирались отправить наши «Искры». Вместе со всеми, сколько их было в «облачной» Пирамиде: и мятежников-Крысоловов, и Экеко, и Великого Навигатора и «Линию Девять». И, конечно…
– А где Кармен?
– Я – то думаю – когда ты обо мне вспомнишь?
Голос звучит откуда-то сбоку, и он мне незнаком. Поспешно поворачиваюсь – тело отзывается волной боли. Что ж за напасть такая… не могли подобрать кого-нибудь поздоровее? Или это тоже последствия пересадочного шока?
Обладательницу голоса я тоже вижу впервые. Блондинистая, сухопарая, как английская борзая, дамочка лет тридцати-тридцати пяти, судя характерной внешности – американка.
– Здесь красивая местность. – сказала она по-русски. – Что, узнал?
Если бы не боль во всём теле – я бы кинулся к ней в объятия. Кармен! Живая! А, значит, мы на Земле, мы дома! Всё нам удалось, и теперь…
Додумать что будет «теперь» я не успел. Помещение (здешняя Пирамида стояла в чём-то вроде огромной пещеры) заполнил заунывный механический вой. Его прервал голос, неузнаваемо искажённый мегафоном:
– Внимание! Угроза ядерного удара! Всем членам экспедиции получить на складе индивидуальные средства защиты и укрыться в гроте Пирамиды! Внимание! Угроза ядерного удара! Всем членам экспедиции…
Объявление повторялось снова и снова – на русском, французском и испанском языках. Я сел, опираясь на чью-то подставленную руку.
– Значит, ядерный удар? Интересно вы тут живёте, как я погляжу…
III
Сашка не увидел, попал он или нет – грунт вокруг солдата вспучился фонтанчиками пыли, замелькали, пропарывая склон, росчерки трассеров и над головой, свистя несущим винтом, пронёсся «Алуэтт». Пилот положил вертушку в вираж, пулемёт, закреплённый на месте снятой дверцы, неслышно загрохотал, дождём посыпались, вспыхивая на солнце, латунные гильзы. Уцелевшие аргентинцы вскакивали и зигзагами кинулись вниз по склону, бросая на бегу оружие. «Ура!» – заорал Казаков и «Гаранд» в его руках дёрнулся, раз, другой, третий – и дёргался, пока не раздался характерный «дзынь», столько раз подводивший американских солдат в джунглях Гуадалканала и в лабиринтах живых изгородей Нормандии. Сашка полез в подсумок за запасной обоймой и пропустил момент, когда «Алуэтт», расстреляв последнего солдата, завис над склоном. Внезапно на гигантской стрекозе скрестились две цепочки трассеров, и ещё одна прошлась по склону, выбивая из валунов снопы искр и осколков. Казаков повалился за камень, но не удержался – выставил голову, и увидел, как падает, крутясь вокруг своей оси, вертолёт, как вырастает на месте падения огненный пузырь взорвавшихся топливных баков. А пулемёты всё били, прочёсывая склон частой свинцовой гребёнкой казалось, невидимые стрелки нащупывают трассами лично его, Сашку Казакова…
Он пополз, вжимаясь в сухую землю, мечтая превратиться в ту́ко-ту́ко, или как там называются здешние горные то ли крысы то ли сурки… Тяжёлые пули завывали над головой, разлетающееся каменное крошево в кровь рассекало лоб и щёки. И вдруг всё закончилось – оглушительная тишина заложила Сашке уши. Он сосчитал до десяти и осторожно высунулся из-за камня.
Обломки «Алуэтта» догорали посреди склона – Сашка видел только задранную вверх решётчатую хвостовую балку. Дым стлался у самой земли, скрывая и дорогу, и рокочущие на ней бронемашины. Казаков разглядел только пару лёгких грузовичков, остановившихся в сотне метров выше по ущелью – головной дозор. Пулемётчики развернули стволы в сторону склона, из машин один за другим выпрыгивали солдаты и залегали за высокими колёсами.
