Огненное дыхание взрыва прокатилась по ущелью, сметая редкие заросли деревьев и кустарники. Аргентинская колонна, оказавшаяся в двух сотнях метров от эпицентра, перестала существовать – угловатые гусеничные бронетранспортёры, смятые, словно консервные банки, отшвырнуло на два десятка шагов, пылали перевёрнутые грузовики, веселым, чадным костром занялся головной броневичок – световой импульс воспламенил резину высоких рубчатых колёс и краску на борту. Чёрные человеческие тела дымились после страшного термического удара, превратившего плоть на костях в спекшийся шлак. Немногие чудом выжившие ползали между разбитых машин, завывая от ужаса и боли, но некому было им помочь – медики сгорели вместе со своим автобусом, их не спас красный крест, нанесённый на оливковый борт, как требовали этого международные конвенции. И над всем этим росла, вытягиваясь к белёсому от жары небу, пыльная колонна, и расходилась в вышине клубящимся облаком, шляпкой ядерного гриба – зрелище, знакомое по телепередачам и картинкам в журналах любому из пяти миллиардов обитателей Земли.
Голубеву было недосуг любоваться этим грандиозным зрелищем. Покатавшись по земле, чтобы потушить тлеющие на спине клочья рубашки, он ухватил ремень бесполезного «Гаранда» и пополз, сбивая в кровь обожжённые руки, подальше от разразившегося за его спиной атомного ада. Сверху опять посыпалось – уже не камни и земля, а пепел. Серые невесомые хлопья покрывали землю, словно свежевыпавший снег, и Димка, вспомнив, зашарил на боку, в поисках противогазной сумки. И не нашёл – то ли взрывной волной сорвало, то ли потерял раньше, когда бегал на четвереньках под пулемётным огнём. А пепел сыпался всё гуще, и тогда он сделал то, о чём говорилось в школьном учебнике НВП: оторвал рукав рубашки, лёжа, неловко извернувшись, помочился на ткань, прижал к лицу. Потом сообразил, что прятаться больше не имеет смысла, вскочил, и кинулся, спотыкаясь, прочь – будто можно убежать от всепроникающей смерти, пронизывающей всё вокруг своими невидимыми лучами. На бегу он то и дело оглядывался, с облегчением убеждаясь, что страшное облако сносит в противоположную сторону – ветер, как и утром, дул с перевала, и о радиоактивном заражении придётся теперь беспокоиться жителям предгорий.
Пробежав – скорее, проковыляв, – ещё шагов триста, Димка понял, что вымотался окончательно. Карабин он потерял; из всего имущества оставался только «Вальтер» в кобуре да полдюжины картонных цилиндриков сигнальных ракет, распиханных по карманам. Пить хотелось невыносимо, но фляга осталась то ли на наблюдательном пункте, то ли возле скалы, уже превратившейся в пар.
Димка спустился со склона, пошарил среди кустов и глиняных проплешин на дне долины. Искомое обнаружилось довольно быстро – несколько лужиц воды в сухом русле ручья. Он снял с себя всю одежду – на спине рубашки красовались дыры с почерневшими, обугленными краями. Встряхнул, выбивая из складок ткани пыль и пепел, намочил, прополоскал, не выжимая, натянул на себя. Сразу стало легче. Он нашёл ещё одну лужицу, наконец-то напился вдоволь. Пересчитал сигнальные ракеты (их оказалось семь штук) забрался на лысый холмик и одну за другой стал выпускать их в небо. Когда последняя ракета расцвела над головой красным цветком, Димка улёгся на горячий камень. Обожжённая спина болела, пришлось поворачиваться на бок. Так он мог видеть и бездонное аргентинское небо над головой, и скалы, опалённые ядерным огнём, и дымную проплешину на месте взрыва, и чадящие коробочки бронированных машин, разбросанных ударной волной. И – медленно уплывающую на восток тучу пыли и пепла, в который превратился Сашка Казаков, кассиопеец, друг, отчаянный мечтатель, выигравший самую главную в недолгой своей жизни битву.
Минуты – или часы? – медленно утекали. Голубев давно потерял счёт времени. Внизу уже тарахтел движок «Лендровера», солдаты в антирадиационных плащах, с АКМ-ами высыпали на дорогу, и Хорхе, сорвав противогаз, жизнерадостно орал: «Хола, компаньеро!». Низко, над головой провыли три реактивных истребителя с трёхцветными красно-бело-синими розетками и остроносыми топливными баками под крыльями – а Димка всё лежал, не шевелясь, и высокие перистые облака плыли, отражаясь в его зрачках…
Глава двадцатая
I
«Пора отвыкать от того, что находишься в теле в одиночку… лениво думал я, любуясь длинными, до горизонта, снежно-пенными «усами», разбегающимися из-под форштевня авианосца. – Верный путь к хроническому раздвоению личности – или наоборот, прививка от оного? Какой у меня это по счёту «реципиент», третий? Если считать Великого Десантника – то четвёртый… Но сейчас меня нисколько не интересует содержимое памяти мистера Саймона МакКласки, его навыки и знания – всё то, что я впитывал, как губка, когда подселялся в сознания и моего юного альтер эго, и бедолаги Парьякааку. Тело, физическая оболочка – вот что меня интересует на этот раз, и уж с ним-то я управлюсь без чьих-либо советов…»
Так что я утрамбовал сознание американца в дальний уголок мозга, и теперь единолично владею захваченным «движимым имуществом». Генерал сделал, было, попытку уговорить меня покопаться в чужих воспоминаниях (ну, не мог он упустить шанс пополнить свою копилку парой-тройкой чужих секретов!) но получил решительный отказ. Я в отпуске после успешно выполненного задания, а память незадачливого цэрэушника пусть потрошит мой сменщик – отчего-то я уверен, что надолго в этом теле не задержусь.
А пока – наслаждаюсь ощущением материальности, телесности окружающего: солёным океанским ветром, бегущими от горизонта до горизонта волнами, лёгким покачиванием стальной громадины у меня под ногами, и даже неистребимым запахом керосина, которым здесь пропитано, кажется, всё. Флайдек пустынен, как футбольное поле в межсезонье – только около надстройки-острова техники в разноцветных жилетах копошатся вокруг противолодочного «Линкса», да ждёт возле катапульты дежурное звено перехватчиков «Супер-Этандар» с ракетами «воздух-воздух» на подкрыльевых пилонах. Бумеранги радаров крутятся на решётчатой мачте, сигнальщики на мостиках, то и дело подносят к глазам бинокли, разглядывая идущие параллельными курсами эсминцы «Трувиль» и «Де Грасс», да маячащий на горизонте ракетный крейсер «Кольбер» в сопровождении танкера.
Ударная группа авианосца «Клемансо» несёт, как и положено, боевое дежурство в потенциально враждебных водах.
А я любуюсь морскими видами, с самого среза полётной палубы в нескольких шагах от прочих своих попутчиков. Серёжка Астахов, Виктор, Кармен, генерал Константин Петрович… и главный для меня персонаж, Женька Абашин, альтер эго, я сам, семнадцатилетний, которого могу теперь созерцать со стороны. Только вчера мы прибыли на борт авианосца – и уже сутки наслаждаемся гостеприимством Военно-Морского Флота Пятой Республики. И, разумеется, обсуждаем, разбираем по косточкам события прошедшей недели.
– …первую группу, шесть машин, аргентинцы перехватили – сбили двоих, а остальных вынудили повернуть назад. – рассказывал генерал. – Французский адмирал хотел отдать приказ проутюжить аэродром, с которого поднялись истребители, но тот пришла информация, что к долине подходит ещё одна механизированная колонна. Нервы у адмирала не выдержали, и он решился на крайние меры: по злополучному аэродрому ударили баллистической ракетой с подводного атомохода «Редутабль», так что перехватывать новую ударную волну из восьми «Супер-Этандаров» было уже некому. Но пилоты только зря сожгли керосин: сведения насчёт второй колонны не подтвердились, а от батальона, зашедшего в Долину, к тому моменту осталась оплавленная радиоактивная плешь, заваленная сгоревшей бронетехникой. «Супер-Этандары» прошлись над палаточным городком экспедиции, приветственно покачали крыльями и повернули на север, в Боливию – на возвращение к авианосцу топлива не оставалось. А ещё через пять часов на тот же аэродром (заранее захваченный французскими парашютистами и кубинским спецназом при поддержке местной герильи) стали один за другим садиться Ил-76 с псковскими десантниками – их спешно перебросили на Кубу, а оттуда уже в Боливию. Правительствам стран, через которые пролегал маршрут, намекнули по дипломатическим каналам, что пытаться чинить помехи, протестовать и вообще высовываться, чрезвычайно вредно для здоровья. Они и не высовывались – ядерный кошмар, творящийся у соседей, вместе со всплывшими у берегов континента атомными субмаринами, был убедительнее любых дипломатических нот.
