– М’лорд, м’леди, позволите ваше приглашение! – провозгласил уверенно распорядитель, горделиво выступая вперёд.
Киллиан всегда робел с исполненными достоинства слугами в богатых особняках, а здесь королевские вензеля на пуговицах и вовсе застили разум. Но растерянное, суетливое «сейчас, сейчас» так и не слетело с языка. Айвор скосил взгляд, понимающе усмехнулся – в женском обличье это задевало сильней обычного – и слегка сжал пальцы на локте. Киллиан опомнился и небрежно протянул человеку приглашение. Тот почтительно принял золочёный листок бумаги, пробежал его глазами и возвратил.
– И ещё одно, прошу великодушно простить, – понизив голос, произнёс распорядитель. – Цветы. Условия Её величества таковы, что…
Айвор не дал ему договорить – рассмеялся и отколол с корсажа тонкую веточку тимьяна с тремя багряными цветками. Распорядитель замер с приоткрытым ртом. На одутловатом лице читалось замешательство: принять ли оскорбительно скудный дар, рискуя вызывать неудовольствие королевы Элеоноры, или возразить могущественной леди из народа фейри, которая вполне может дерзкого человечка превратить в треснутый глиняный кувшин… Но тут наконец заговорили рыцари в зелёном.
– Щедрый дар, о Тис-Хранитель, – сказал тот из них, что стоял справа, снимая шлем. По плечам рассыпались золотистые кудри.
– Воистину щедрый! – зазвенел чистый, высокий голос, и Киллиан с удивлением осознал, что второй страж – женщина. Глаза её, тёмно-синие, как зимнее небо ввечеру, сияли сквозь прорезь в шлеме. – Береги его, человек, – обратилась воительница-фейри к распорядителю. – Твоей королеве оказана большая честь.
Они расступились, освобождая проход. Киллиан зашагал вперёд, в темноту – всё быстрее и быстрее, а Айвор скользил рядом, улыбаясь загадочно. Юбки его шелестели чуть слышно, как набегающая на берег волна.
– А что это? – долетел вслед испуганный возглас распорядителя.
– Три дня лета! – крикнул Айвор весело и звонко, не оборачиваясь. – Три дня лета посреди зимы! – и вдруг сорвался на бег, увлекая компаньона за собою.
Запах цветов сделался густым, как мёд. И, когда полумрак рассеялся немного, стало ясно, почему. Плети одичалых медовых роз свисали с высоких сводов, укореняясь во фресках, слабо различимых в сумраке. Лесные фиалки покрывали пол столь густо, что нога утопала в них, точно в пышном ковре. Справа и слева словно реки колыхались – сирень и жасмин, пионы и левкой, бальзамин, ворсянка, герань, тысячелистник и таволга, маки и незабудки, ландыши, астры и полынь… Словно все цветы, какие есть в лугах и лесах, очутились вдруг во дворце, и не мёртвые, срезанные, а живые.
Киллиан уж почти задохнулся от бега, когда сумрачные, наполненные оглушительным ароматом анфилады остались позади. Ударил в лицо яркий свет, холодный, как луна поздней осенью, приливной волною накатили звуки – шелест ткани, смех, шёпот, всё невесомое, призрачное – как вечернее эхо, как мираж над облаками. Поначалу глаз улавливал лишь движение, что-то яркое и красивое, как если бы вихрь закружил в тумане опавшую листву. Невидимая толпа расступалась перед Айвором и смыкалась за его спиною. А когда он остановился, точно спала пелена с глаз.
Никогда Киллиан не видел столько фейри в одном месте.
Само присутствие волшебного народа неузнаваемо изменяло зал. Великолепная роспись на потолке, знаки зодиака и сцены из мифов, почти что скрылась за мерцающим серебристым туманом, в котором плыла самая настоящая луна, только необыкновенно большая и яркая; начищенный паркет обратился полупрозрачным синеватым ледком, не скользким, но хрустким; за декоративными золочёнными арками в стенах открылись пути в древние леса, в седые холмы, в долины, полные цветущих маков…
А сами фейри – с человеческими лицами, одетые по лондонской моде, с веерами, с лорнетками и с тростями – и в поведении подражали обычным людям на балу: сплетницам, разглядывающим гостей издали и шушукающимся; пустоватым франтам в вычурных костюмах; степенным леди, высокомерным лордам. Но их выдавали глаза – точно звёздный свет, точно небо на закате… или весенний луг, или глубокая волна, или непроглядная ночь, или лунный луч, скользящий по инею. И как глупый веснушчатый пастушок не перепутает жаркую, солнечную весну с деревенской девчушкой, хотя и от той, и от другой получает ласковые поцелуи, так и Киллиан сердцем ощущал, что вокруг него собрались отнюдь не простые смертные.
– Тис-Хранитель, Тис-Хранитель! – наперебой закричали четыре девицы с зелёными волосами, уложенными в «короны». Единственное, чем они различались – листьями, вплетёнными в причёски. У одной были дубовые, у другой – буковые, у третьей – осиновые, а четвёртая щеголяла в венке из шиповника. – Привет тебе, господин! Когда ты вернёшься домой? Твоя сестра здесь! Что ты решил, Тис-Хранитель? Ты к сестре явился?
– Лепечете, как листья на ветру, – уголки губ Айвора дрогнули. – И вопросов задаёте много, а время ответов ещё не пришло. И, право, лучше б меня сегодня называть госпожой, – добавил он, поправив лилию в волосах.
Девицы переглянулись и захихикали. И это словно плотину сорвало. Возгласы послышались со всех сторон – Киллиан не успевал даже понять, кто говорит – казалось, что все со всеми.
– Вы слышали, слышали? Сирше и Фэлану послали приглашение!
– А они не явились!
– Видно, дом милее!
– Видно, Фэлан разлюбил танцы!
– А вы слышали, слышали? Золотой змей из топей говорил, что проглотит город!
– Да как бы город его не проглотил!
– Двенадцатый колдун сбежал из Тейла!
– Не видать им теперь сестры – сестра лишь к двенадцати братьям придёт!
– Не сестра, так невеста!
– Не невеста, так сестра!
Каждая фраза сопровождалась хохотом, словно это были невероятно смешные шутки. Айвор не смеялся, правда – только хихикал по-девичьи, прикрывая рот ладошкой, и шёл упрямо вперёд, выглядывая кого-то в толпе. Лишь однажды он остановился и приветственно взмахнул рукой. Ему ответил жестом коронованный юноша дивной красоты, одетый по последней моде за исключением двух вещей: на нём был длинный, широкий плащ из рыжего меха с глубоким капюшоном и ботинок на одной ноге, а на другой – сапог. Юноша сидел прямо на полу, у колонны, подогнув под себя ногу, а рядом лежал, положив ему голову на колено, крупный чернобурый лис.
Другой раз Киллиан замешкался сам, когда загляделся на пышную волну светлых волос, сияющих, точно солнце на закате. Они были слегка прижаты венцом тонкой работы из переплетающихся металлических листьев.
«Красавица…» – пронеслось у него в голове.
Но тут «красавица», точно расслышав, обернулась и сердито уставилась в упор дивными золотыми очами. Киллиан сглотнул и понял вдруг, что бесцеремонно пялится на юношу, весьма высокого и сильного с виду, хоть и изящного. Тот усмехнулся и сделал полшага назад. За плечом у него сгустилась тень и приняла облик светловолосого фейри в простой тёмной одежде. Лицо у того, второго, было добрым, ангельским. Губы – тонкими, розоватыми, глаза – серыми и ясными, взгляд спокойным… Но Киллиана пробрало вдруг могильным холодом.
