Это чудо грянуло на вечеринке у Леночки Мезенцевой. До сих пор удивляюсь, зачем она нас всех созвала — одногруппников, одноклассников, довольно пеструю компанию. Возможно, потому, что было ее обручение. Как это изысканно и завораживающе звучало в то время, даже сердце замирало. Ленка просто потеряла голову от счастья, ей хотелось всех друзей и знакомых сделать свидетелями и участниками грандиозного события. А может быть, на такие семейные торжества всегда приглашают бедных родственников, соседей и сослуживцев. Отдают дань, чтобы потом вздохнуть с облегчением и забыть о них до следующих свадьбы или похорон.
Как бы то ни было, но Ленка меня осчастливила. И я с благодарностью помнила об этом несколько лет. Провинциалы из нашей группы ее любили и считали «простой», доброй барышней. Она часто заезжала к нам в общежитие отдохнуть от тягот семейной жизни. Отношения с предками были непростые, особенно с матерью. Уже несколько лет Елена боролась за свободу и независимость против деспотичной опеки патриархальных родичей.
Все мы долго ломали голову, как принарядиться для такого важного выхода в свет. Аська попросила у одной своей приятельницы с ромгерма нарядное платье. Предлагала и мне что-нибудь поклянчить, но я отказалась наотрез. Не из гордости, скорее, от брезгливости — никогда не надеваю чужого. К сожалению, в общаге все общее: одежда, посуда, еда, книги. А у меня прабабушка была староверкой из Шарьи. Пила только из собственной чашки и никому не позволяла садиться на свою постель. И я ее понимаю.
Весь день девчонки мылись, укладывали волосы, красились, наряжались. Я же, вздохнув, собралась за полчаса. Погладила свою серую юбку, собрала волосы в пучок. Хорошо, что мама всего недели за две до этого где-то достала мне замечательную кофточку, цвета чайной розы, с модным воротником хомутиком. Как я тогда радовалась! В те времена еще ничего не покупали просто так, по собственному вкусу и желанию, а доставали, что бог пошлет.
— Сельская учительница! — заключила Аська, снисходительно оглядев меня с ног до головы. — Распусти волосы.
Но я ничего не желала менять в своем скромном облике, не хотела подкрашивать ресницы, губы. В таком же виде я ходила и на занятия, и в театр. И когда мы приблизились к парадному подъезду дома на Кутузовском, не испытывала никакого трепета. Только страх. Трепетала Ася. Люди, живущие в таких домах, казались ей обитателями Олимпа, о которых вещала нам на лекциях профессор Тахо-Годи.
Мы с Асей были не москвичками и не провинциалками. Существовала еще промежуточная социальная категория — жители Подмосковья. Конечно, все мы хотели бы устроиться в Москве, получить работу. Но у некоторых это желание превратилось в навязчивую мечту, в болезнь. У нашей соседки тети Кати было что-то вроде аллергической чесотки. Она постоянно чесалась, днем и ночью. Ее руки и ноги покрывали страшные струпья. Аськины страстные мечты о столице напоминали мне чесотку. Она засыпала и просыпалась с ними. Все человечество для нее делилось на жителей столицы и жалких изгоев. Убеждать ее в чем-то было бесполезно. Бедняжку можно было только жалеть.
Нет, я ни о чем таком не мечтала, потому что понимала: это невозможно. Планы мои были скромными: уехать куда-нибудь в большой город. Например, Новосибирск или Архангельск. В таких городах есть издательства, университеты, тесный круг интеллигентных людей. Главное — работа и друзья. А в Москве с работой глухо, все уже забито своими. В густой толпе легко затеряться, и при этом очень одиноко.
В большой прихожей нас встретила сияющая Ленка. В полуоткрытую двустворчатую дверь гостиной я сразу увидела его, и на мгновение все исчезло — радушные лица хозяев, щебечущие девчонки. Стих и гул голосов в четырех комнатах и кухне. Гостей собралось человек тридцать вместе с родней. Молодежь преобладала.
Когда я встречала Игоря в длинных университетских коридорах, со мной происходило кратковременное помрачение — я слепла и глохла, выпадала из бытия. Только через десять — пятнадцать минут, приложив немалое усилие, я возвращала себя в аудиторию, в общество Аськи и девчонок, и могла вразумительно отвечать на их вопросы.
Это вовсе не было любовью или увлечением, с извечными мечтами и тоской, с постоянной потребностью видеть его, слышать его голос. Порой мне даже не верилось, что он — живой человек, такой же, как все мы, а не инопланетянин, только изредка навещающий землю и, в частности, наш факультет. Даже его фамилия — Иноземцев — наводила на такие мысли. Я никогда не искала встреч с ним. Наоборот, постоянно боялась нечаянно столкнуться где-нибудь в библиотеке или в столовой и в очередной раз пережить выбивающую меня из колеи яркую вспышку. Слава богу, никто так и не заметил, что со мной происходит, даже глазастая Аська.
Игорь мог бы иметь бешеный успех у девиц, если бы это было ему нужно. Но сердцеедом он не был. Наоборот, он умел обращаться со всеми своими подружками ровно, сдержанно и дружественно, никого не выделяя и не отмечая. Эта его черта мне особенно нравилась. Терпеть не могу бабников. Не так уж много отпущено нам времени для работы, учебы, интересных больших дел, чтобы тратить его на волокитство, романы и интрижки.
За три года у Игоря на факультете сложилась прочная репутация гения. Никто не сомневался, что он — будущее светило отечественной филологии. Ну на худой конец — профессор, заведующий кафедрой, автор нескольких учебников. В то время он сам еще не определился — уйти ли ему в чистую науку или стать критиком, заняться текущей литературой.
Игорь вовсе не был красивым. Высокий, худой, нескладный — но при всем том очень обаятельный. Прямые русые волосы, подстриженные как-то необычно, «шапкой», свободно падали на высокий лоб. В разрезе глаз, в прищуре было что-то от моего любимого актера Ричарда Гира. Но это сходство мерещилось только мне. И вовсе не потому он столь сильно задел мое сердце. От всего его светлого облика веяло истинной, неподдельной интеллигентностью, культурой, а не окультуренностью, простотой и естественностью, а не высокомерием и чванством многих папенькиных сынков и дочек.
Игорь учился с Леной Мезенцевой в одной школе, а на филфак пришел на год раньше нас. Это была какая-то элитная языковая школа в центре Москвы, выпускники которой целыми классами ежегодно топали прямиком в университет. Их было очень много на всех факультетах и курсах. Они дружили, держались вместе стайками, подчеркивая свою обособленность и непохожесть на толпу. Только Игорь и Ленка были простыми и доступными.
В то время я была удивительно невежественным и простодушным созданием. Приехала из своей Малаховки с твердым убеждением, что все люди равны. Но уже в первый год меня стукнули по голове и объяснили, что ни о каком равенстве и речи быть не может, что я существо несомненно низшее и должна знать свое место.
Это стало для меня неприятным открытием. Но я не смирилась и продолжала в душе оставаться демократкой. Хотя многие мои однокурсники не упускали случая напомнить о своем превосходстве. Среди них Ольга Минькова. Единственный парень в нашей девчачьей группе Мишель прозвал ее Гонерильей. К Ольге эта кличка приклеилась. Действительно, именно такой и была самая некрасивая и жестокосердная из дочерей короля Лира.
