Игорь хлопнул себя по лбу:
— Точно! Комендантский час! Я и забыл!
— Так ты не идешь? — пристально глядя на него, спросила я.
— И тебе не советую.
— Это моя работа.
— Но это не Игорева работа, — снова сказала свекровь, становясь между мной и сыном.
Игорь уже разувался.
— Лар, останься, выпьем! — жалобным голосом проговорил Филиппов.
— За что будете пить? — спросила я его в дверях.
Пройдя сквозь тройное живое кольцо, я добралась до восьмого подъезда. Было темно. Время от времени небо освещали сигнальные ракеты, и люди тревожно озирались: «Сейчас начнется». Шура беседовал с каким-то «афганцем», который что-то возбужденно говорил ему в микрофон. Он сделал мне знак подождать.
Я огляделась.
Возле автобуса, стоящего в стороне от восьмого подъезда, толпились люди. Это был штаб стихийно организованной из добровольцев армии. На автобусе висело объявление, написанное аршинными буквами: «Женщины, кроме врачей и журналистов, не проходите!» В невысоком здании напротив Белого дома помещался медицинский центр. Возле него стоял парень с громкоговорителем в руках. По радио Белого дома сообщали, как следует вести себя в случае психотропной атаки. Лица ребят, стоящих в оцеплении, были совершенно спокойны и как-то сосредоточенно красивы… Я пожалела о том, что среди них нет моего мужа. Стояли кто под зонтом, кто под клеенкой, кто накрывшись брезентом, кто просто так. Дождь все шел и шел. В эту минуту Шура тронул меня за плечо:
— Знаешь, я двину на «Эхо Москвы» со своей информацией. А ты осмотрись, поговори с ребятами, с начальником штаба, его зовут Виктор… Возможно, это пригодится для нашей газеты…
— Говорят, наш главный занял выжидательную позицию?..
— Мы его уломаем, навалимся всем коллективом… Кстати, как там наша Оксана?..
И тут я вдруг увидела свою сестру, выходящую из восьмого подъезда. К ней тут же устремились люди. Люся принялась им что-то растолковывать. Тут ее рассеянный взгляд скользнул по мне. Удивленно приподняв брови, она поманила меня рукой. Еще несколько секунд я слушала ее речь о том, что в Белом доме все спокойно, депутаты соберутся завтра-послезавтра, и тогда все будет хорошо. Договорив, Люся повернулась ко мне.
— Значит, ты здесь, — снисходительно проговорила она. — Очень хорошо. А где твой муж?
— У него… заболело горло, — соврала я.
Люся недоверчиво покачала головой:
— Сейчас не время хворать. Но хорошо, хоть ты здесь. А я…
Люся не договорила, нас снова разделила толпа. Люся громким, отчетливым голосом повторила свою речь. Все спокойно. Москвичи отстоят демократию. Танками нас не запугаешь. Ельцин на рабочем месте, ситуация под контролем. Нет, про Михаила Сергеевича пока ничего не известно. Раздвинув толпу плечом, Люся подошла к ребятам из оцепления, что-то сказала одному из них, — и вдруг я увидела, как она сняла с шеи золотой крестик и всучила его этому парню. Тот было принялся отнекиваться, но Люся отвела его ладонь…
Не знаю почему, но этот жест смутил меня. Люсе казалось, она как будто благословила воина на битву. Но я почувствовала — это жест, красивый жест… Крестик подарил ей папа на день рождения… До этого момента я была уверена в высокой жертвенности тех, кто пришел сюда, но Люсин крестик как будто что-то разрушил в моем сознании. Я знала, что моя сестра любит позировать перед объективом или человеческими взглядами, устремленными на нее. И уж не было ли с моей стороны позой прийти сюда? Тут я услышала над ухом голос Володи, Люсиного мужа:
— Ты-то зачем сюда явилась?
— А ты? — спросила я Володю.
— Исключительно ради твоей сестры, не мог же я бросить ее одну… А вообще не следовало сюда приходить.
— Почему ты так думаешь?
Володя скривился, точно все происходящее на его глазах ему ужасно не нравилось.
— Как тебе сказать… Не люблю, когда собирается патетически настроенная толпа, не важно, по какому поводу… Им всем сейчас кажется, что они совершают акт гражданского мужества…
— Разве не так?
— Мужество состоит в том, чтобы не раз в жизни, а каждый день честно исполнять свой гражданский долг — на службе и дома. А собраться поглазеть на зрелище, да еще в убеждении, что совершаешь подвиг, дело малопочтенное.
— Зачем же ты здесь?
— Я сказал: Люську побоялся отпустить одну, она вся дышит жаждой самопожертвования, тем более что столько людей смотрит на нее… У твоей сестры глаза горят от сознания собственного благородства. А чего, спрашивается, им гореть? Никакого штурма не будет.
— Откуда тебе это известно? — уцепилась я за него.
— Янаеву не так надо было взяться за это дело, — как будто с сожалением продолжал Володя. — Надо было действовать продуманно и аккуратно, принимая во внимание свободу слова, которая всех настроила на возвышенный лад. А теперь, когда собралась такая толпа… Иностранцы тут шастают на каждом шагу… Костры горят… Рокеры с листовками столицу объезжают… И Буш телился-телился да и высказался в пользу Горбачева… Нет, ничего не будет, ты можешь спокойно ехать домой к своему умному мужу, которого, как я вижу, здесь нет. Молодец мужик, что не клюнул на эту удочку…
— Володя, — растерянно пробормотала я. — Ты, кажется, совсем не разделяешь взглядов своей жены?
Володя ухмыльнулся:
— Да нет у нее никаких взглядов! Хоть она об этом и не подозревает… Люська держит нос по ветру, как ее покровитель Станкевич. Она дико честолюбива. Сначала я было решил, что ей грозит опасность, но теперь вижу, что это от таких, как она, надо защищать наш народ… Посмотри, в каком она упоении от собственного героизма! Конечно, бегать в толпе молодняка и требовать медикаментов, которых и без того полно, гораздо красивее, чем дома окна помыть… Уверяю тебя, Лара, что, если бы все собравшиеся здесь люди, вместо того чтобы друг у друга на глазах торчать сутки напролет под дождем, сделали бы в своем доме какой-то небольшой ремонт, они этим принесли бы нашей родине куда больше пользы… Иди хоть ты домой, Лара, глаза бы мои на это все не глядели…
Разговор с Володей смутил меня еще больше, чем та история с Люсиным крестиком. Я и сама не переношу пафоса, по какому бы случаю он ни был выражен… Тут к нам подошла Люся, хотела что-то сказать, но в эту минуту страшно взревели моторы.
— Ой, что это?
Люся побледнела, вцепилась в Володину руку.
Володя посмотрел на меня и ответил:
— Это ребята греются вокруг бэтээров, врубают моторы для тепла, — объяснил он.
Люся тут же выпустила его руку, обиженно подобралась.
Мимо нас проехала тележка, груженная восемнадцатирублевым пивом. Никто из ребят, стоящих в оцеплении, не проявил к ней интереса. Они не хотели в такую ночь употреблять алкоголь. Они пили кофе из термоса. Человек, предлагавший в дар пиво, развернулся — я узнала Толяна Карасева.
