Их забота и впрямь рождала во мне подавленную ярость, ибо их сострадательные голоса расшевеливали мой дремлющий ужас.
А мне требовалась вера.
* * *
В каленый континентальный мороз варяжская Балтика дохнула ледяным паром – с неба сеялся мелкий невесомый иней, тусклый, как пепел, – мир был матовым. Ледяной Геркуланум. Мои промерзшие резиновые каблуки стучали как деревянные молоточки.
Маленькие женские личики едва проглядывали из огромных инквизиторских капюшонов – Ирку было бы не высмотреть, если бы даже она была здесь. Но слезы у меня сочились только от мороза – вера, подаренная Орфеем, не иссякала.
Почти все тетки переваливались из-за своей вульгарности, – Ирку при любых искривлениях позвоночника и перерождениях суставов все равно несла бы над землей ее легкая душа. Не может быть, чтобы ее одолели какие-то бледные поганки! И я уверенно стучал молоточками каблуков, покуда не замер перед оранжевым плакатом: «Звонкая песнь металла. На нашем складе самый широкий выбор стальных металлоконструкций». Поэты, блин!
А вот и еще: ресторан «Орфей», по вечерам живая музыка, рок-группа «Бледные поганки». Черт, а вдруг и мой Орфей какой-нибудь чокнутый эстрадник? Они с женой пели Орфея и Эвридику, он ее все время теребил: не опоздай, не опоздай, она побежала на красный свет и попала под машину, а он с тех пор повернулся на этом и спасает Эвридик…
Я поспешно прикусил жальце своему скепсису: любая циничная мыслишка могла погубить Ирку окончательно.
Перед величавой венецианской аркой я выжидательно замер: мой покровитель выслал мне навстречу католического епископа в черном облачении и черной митре. Епископ опустил митру на лицо и отвернулся к стене, исторгнув из нее каскад сверкающих искр.
Это был сварщик. Пока я стоял, отдавая должное остроумию постановщика, меня обогнал на ксилофонных каблуках бравый крепыш в короткой черной курточке. Он еще и раскачивался по-морскому от собственной лихости, а руки как бы от избытка мускулов держал на растопырку – у нас на Паровозной некоторые пацаны даже бинтовали руки под мышками, чтоб они так держались.
Я потянулся за его ксилофонным перестуком, но куда!.. Я еще только вошел в подъезд, а его каблуки уже проксилофонили где-то в вышине и были разом прихлопнуты громовым ударом двери.
Как я и предчувствовал, именно эта дверь и была мне нужна. Крепыш открыл мне уже без курточки, но в чем-то таком же энергичном, как бы флотском, и выжидательно вперился мне в глаза, снизу вверх, но как бы сверху вниз.
– Простите, пожалуйста, я из телефонной компании, мы проверяем качество связи. Можно, я войду? Спасибо. У вас телефон хорошо работает?
– Хорошо… Лучше бы не работал. А то она трендит по нему целыми вечерами, – крепыш, будто старому приятелю, указал мне на выглянувшую из комнаты супругу в зеленом, как весенняя травка, халатике. Супруга была беленькая, миленькая, похожая на кошечку с вышивки.
– Значит, на связь жалоб нет. А то сейчас появились такие помехи – ты говоришь «здравствуйте», а телефон тебя посылает на три буквы.
Крепыш радостно расхохотался:
– Вот бы нам такой! Ты звонишь Зинке: Зиночка, добрый вечер! – он постарался придать самое слащавое выражение своей скуластой курносой физиономии. – А она тебе в ответ: пошла на ххххрр!..
Последнее слово он выдохнул с переходом в рычание. Кошечка скрылась, а крепыш без церемоний принялся расстегивать молнию на моей куртке:
– Пойдем посидим, у меня есть.
– У меня тоже есть.
Кухня была просторная и вполне благоустроенная. К ветчине и крошечным, словно пупырчатые мизинчики, огурчикам Толик выставил бутылку «путинки», а я фляжку Орфея, которую Толик тут же принялся недоверчиво и ревниво разглядывать своими глубоко сидящими, синими, будто у младенца, глазами.
– Это где так отфрезеровали?
– Это старинная работа, сейчас так не умеют.
– Почему не умеют? – он был явно уязвлен. – Если б нас не подгоняли: быстрей, быстрей – мы б тоже делали не хуже. А то и получше. Ну что, вздрогнули?
– Давай лучше с моей начнем, пока вкус не притупился. У меня выдержанное, импортное. Не-не, не паленое, прямо из бочки в Греции брали.
– Слабовато… Но забирает, ничего не скажу.
– Так а я про что? Напиток богов. Греческих. А они в этом толк знали – в вине, в женщинах… Кстати, у тебя жена на редкость красивая, – вдруг само собой вырвалось у меня. – Только ты это, не обижайся, я от души…
– Да чего тут обижаться, – польщенно улыбнулся Толик, – я сам знаю, что красивая.
– И ужасно любит тебя, прямо в глаза бросается. Хотя я уже заранее знал. Мы ведь, когда проверяем связь, подключаемся к разным разговорам… Нет-нет, ты не думай, если какие-то секреты, мы сразу отключаемся… И бабы обычно мужиков ругают, а твоя всегда только хвалит. Какой ты красивый, храбрый, добрый…
– Еще б не добрый! Другой бы за ее трендеж уже давно бы этим телефоном по голове отоварил. Знаешь, что больше всего достает? Она уже кончает – ну, все, до свидания, спокойной ночи, и уже начинает со стула вставать, – Толик привстал, стараясь изобразить свою Эвридику со злостью, но изобразил с нежностью, – и вдруг опять: ой, правда?.. – и Толик опустился обратно на стул совсем разнеженно.
– Ты не понимаешь, ей же хочется похвастаться перед подругами своим счастьем, это ж женщина, нам, мужикам, не понять…
– Да нет, я понимаю, – Толик уже не пытался скрыть счастливой улыбки. – Но не каждый же вечер!
– А ей нужно каждый. Она все еще не может поверить своему счастью, что ты ей достался. Если б моя так про меня разливалась, я бы каждый вечер ей сам номера набирал, – я не сдержал горького вздоха. – Ладно, давай теперь твоей светленькой, покрепче чего-нибудь хочется.
К газовой плите проскользнула беззвучная старушка, затрещала гусиным клювом электрического зажигателя, но тут же, воровато оглянувшись, попыталась ускользнуть.
– Куда вы, Елизавета Потаповна, оставайтесь, оставайтесь, – гостеприимно захлопотал Толик, но старушка лишь что-то пискнула и растаяла.
– Видишь, какая хрень получается, – искательно улыбнулся Толик. – Когда мы въехали, она все время Галку прессовала – не так ходишь, не туда кладешь, а я набрал полную ванну холодной воды, зазвал ее и говорю: или мы будем жить нормально, или вы будете жить на улице.
– А воду зачем набрал?
– А чтоб она подумала, что я ее топить собираюсь. Теперь самому неудобно…
– Ладно, я тогда пойду. Можно я с твоей женой попрощаюсь?
– Даже нужно.
Когда мы вошли, кошечка с вышивки дернулась было сунуть руку с телефонной трубкой под журнальный столик, на котором стоял телефонный аппарат, но Толик сделал великодушный благословляющий жест:
– Тренди, тренди, гость попрощаться зашел.
