А потом, всхлипывающую у него на груди, гладил ее по спине – нежно, но, как ей показалось, довольно рассеянно, словно кошку: уж очень, подумалось ей, он привык, что женщины от него без ума. Он и обнимал ее как-то неуверенно, как будто не мог решить, стоит ли и впрямь это делать.
Так что свернувшийся в шкафу спальник прождал напрасно всю эту ночь. И даже не одну. Ласки Олега оставались такими бережными, что Леночка постепенно перестала дрожать, но, напротив, ждала какого-то более бурного разрешения. Она уже опасалась, что не очень-то ему и нравится, он ведь так избалован, а она – что она такое?..
Спальник развернулся во всю ширь лишь на острове Монте-Кристо.
Куда Леночка отправлялась, испытывая сразу и радость (она была первой, кого Олег допустил на свой остров по доброй воле!), и тревогу, – даже вода выплескивалась как-то тяжело на темный от влаги зернистый песок, и ей вспомнилось, что Олегу для его энергокристаллов зачем-то требовалась тяжелая вода. Она и сверкала под солнцем как-то мрачно, будто в ненастье, хотя было жарко, и Олег возился с байдаркой, оставшись – что у него за жена! – в довольно-таки застиранной майке. Ей было неловко смотреть на него (мама ей внушила, что майка это нижнее белье, и ее отец, пока не ушел к другой женщине, когда Леночка была еще совсем маленькой, по словам мамы, дома в майке никогда не ходил, исключительно в легкой рубашке). Однако она не могла не дивиться, как играют его мускулы, и даже потихоньку пощупала себя за напрягшийся бицепс – куда ей!..
Олег был непривычно серьезным, почти торжественным, но дело, как всегда у него, от этого спорилось ничуть не хуже: байдарочный скелет рос на глазах, и наконец – раз, два, и готово – обтянулся черной резиновой шкурой, словно какой-то остроугольный тюлень. А пока она прилаживалась, как поудобнее усесться, Олег принялся так работать двулопастным веслом – туда-сюда, туда-сюда, – что берег быстро остался далеко позади. Она тоже пыталась грести, но видела, что ее гребок почти не придает лодке движения, а Олег заставляет ее двигаться вперед чуть ли не прыжками.
Ее совсем не страшило, что она отделена от плещущейся под нею тяжелой воды всего только дышащей на волнах резиновой шкурой: за блестящей от пота, играющей мышцами спиной Олега она и впрямь себя чувствовала, как за каменной стеной. И пышное выражение «хоть на край света» она ощутила вполне будничным: разумеется, а как же иначе? Тем более что и на краю света, хоть на Северном полюсе, Олег тут же напилил бы льдин, спаял своим дыханием какое-нибудь иглу, а тепла бы они туда надышали уже вместе, потом сплел из ее волос – вот волосы у нее были густые, не придерешься – леску, и они ловили бы рыбу в собственной ванной-проруби…
Начали появляться островки, одни зеленые, плоские, другие каменные, купольные или угловатые (один был вылитый гранитный сундук в два человеческих роста), а потом вдруг резко сдвинулись друг к дружке, так что между ними пришлось лавировать, но Олег, видно, знал, куда ему двигаться, и ее совсем не смущало, что за всю дорогу он не проронил ни слова: и не нужно было портить плескучую тишину. Она тоже перестала в нее вмешиваться дурацкими попытками соваться в воду своим косоруким веслом, от которого сразу начинали ныть плечи, а скорости не прибавлялось.
Стало темнеть, вода превратилась в рубиновый расплав, а острова в темные стога, из-за которых, словно призраки, изредка вдруг возникали и беззвучно скользили мимо другие байдарки. Вот так бы скользить и скользить без конца за этой сильной надежной спиной…
На некоторых островках мелькал огонь, темные тени, слышался смех, звуки гитары, но их-то островок должен быть необитаемым!
Однако Олег направил лодку к довольно обширному острову, на макушке которого склонилась к багряным угольям темная фигура в приподнявшей уши шапке-ушанке.
– Там же кто-то есть?.. – впервые решилась она нарушить тишину, и Олег тоже впервые усмехнулся:
– Это наш человек.
«А я думала, мы будем вдвоем…» – огорчилась Леночка, но, разумеется, вслух ничего не сказала.
Третий лишний на их острове оказался чучелом.
– А угли откуда? Они же быстро прогорают?..
Олег усмехнулся во второй раз:
– Люминесценция. Вторая форма секретности.
У него и впрямь все в руках горело – через две минуты они уже сидели у разгорающегося костра, и Олег переобувал резиновый сапог, в который слегка зачерпнул при высадке, и у Леночки сердце сжалось от жалости к нему (что за жена, а еще в шляпе!..): левый носок у него был дырявый сразу и на пятке, и на большом пальце.
С этой минуты за его носки отвечала она.
А он, ничего не замечая, обустраивал их ночное гнездышко, и мир, как всегда, послушно ложился к его ногам: удар обушком – и колышек сидит как влитой, пара опоясывающих движений, и узел затянут намертво, а веревка натянута как струна, – и вот уже расправилась палатка, тугая как барабан, а вот уже и двуспальный спальник развернут внутри…
В последнюю минуту на Леночку снова напала дрожь, но он начал ласкать ее так, как будто старался просто ее согреть, и она, не зная, как еще ему выразить свою благодарность, сама изо всех сил прижалась к нему, и только когда все кончилось, он слишком уж скоро прошептал ей на ухо: я кипяченую воду в золе оставил, она еще теплая. Она понимала, что это он о ней же и позаботился, но все равно ее как-то покоробило, что он все приготовил заранее. Противная она какая оказалась – что, лучше было бы в темноте лезть с ковшиком в черную тяжелую воду? Леночка потом весь следующий день старалась искупить это неблагодарное движение души.
Впрочем, ей и стараться было не нужно, она была так счастлива, что впервые в жизни не жалела пойманную рыбу, ей казалось, что и та прыгает от избытка счастья. А вот хранителя острова, весь день понуро просидевшего в своей ушанке над липовыми углями, ей было по-настоящему жалко: ведь они уедут, а ему так здесь и сидеть…
Зато пышное выражение «рай в шалаше» тоже оказалось простой констатацией бытового факта: после обеда хлынул дождь, и им до вечера пришлось сидеть и лежать в палатке под его ликующую барабанную дробь, и Олег уже целовал ее по-настоящему, до боли, и видно было, что он едва удерживает себя на поводке, и все-таки удержал, поберег ее, и это был действительно самый настоящий рай.
При его бесшабашности он оказался на удивление заботливым (теперь и фамилия его стала звучать не залихватски, а бережно) и даже стеснительным. Когда утром он привел ее по высокой, сверкающей от росы траве на гранитный край островка и, оставшись в одних плавках, неправдоподобно, по-голливудски красивый, прыгнул ласточкой с такой высоты, что у нее чуть ноги не подкосились (она-то думала, он хочет просто посмотреть вниз!), а потом, вынырнув, поплыл кролем со скоростью торпедного катера, уже через минуту затерявшись за соседними островками, – это было вполне в его духе. Но когда, выбравшись по угловатым глыбам на берег – самый настоящий морской бог, – он, покосившись на нее, отправился выжимать плавки в кусты, это ее тронуло почти до слез. Понятно, почему она не хочет показываться ему в открытом купальнике (она совсем неплохо сложена, но мало ли к чему он привык!), а уж ему-то чего стесняться? Небось, весь институт рад был бы на него поглазеть.
