Он продолжал сидеть неподвижно, облокотившись о стену. В какой-то момент не осталось даже мыслей, лишь оглушительная пустота. А что толку от мыслей, когда внутри разрывается все на части. Нет, сколько ни думай, а вина меньше не станет. Никогда Игорь не чувствовал ничего подобного: казалось, земля под ногами разверзлась и ему невыносимо тяжело стоять. Что это? Мучительные терзания совести? Сожаление? Или понимание того, что потерял? Скорее, все одновременно с неимоверной силой.
Думал о Маше, а перед глазами стояла картина, где она в луже крови, и сердце сжималось словно тисками. И он, действительно, чувствовал физически, как там, в грудной клетке, все сворачивается и давит. Так не бывает, сказал бы мужчина раньше, но не сейчас. Потому что ощущал настолько остро, что казалось, под ребрами застрял инородный предмет.
Шувалов считал, что ничто не может выбить его из колеи. С детства закаленный характер, непроницаемый и безжалостный. Он был как акула в бизнесе, жрал соперников, не чувствуя костей. И, видимо, ничего другого Игорь не умеет, поэтому и прошелся по Маше, не сразу осознав, что наделал. Она другая, в его мире такие ломаются. И он ее сломал. Не хотел, но так вышло. Все, чего хотел от девушки, – это видеть в своей постели, любоваться улыбкой, смотреть в глаза. Мужчина был готов заплатить за это любые деньги, но впервые просчитался. Ей не нужны были деньги. Вернее, они нужны всем, а Маше с ее долгом в особенности, только не таким способом. Сейчас бы отдал все состояние, чтобы никогда не попадаться у Марии на пути.
Когда увидел ее побитую, весь его мир перевернулся. И внутри будто что-то сломалось. Злость затмевала раскаяние. Он жаждал уничтожить каждого, кто причинил ей вред, и уничтожить обязательно. Только Игорь не учел один факт – он тоже к этому причастен. И как накажет себя? Или уже наказан?
Мысль о ребенке выворачивала все органы наизнанку. Шувалов никогда не задумывался о детях и вообще воспринимал их как что-то нейтральное. Его компания помогала детским домам, спонсировала благотворительные фонды, но делал он это не из жалости, а, скорее, потому что так было нужно. А теперь, когда узнал, что мог бы стать отцом, почувствовал, будто ему оторвали руки. Мужчина никогда не хотел детей, вряд ли из него вышел бы хороший папа. Особенно с тем примером, который был у Игоря. Он не умел любить, не испытывал нежности и каких-то трепетных чувств, все это сдохло в нем в детстве. Шувалов не помнил то время, когда его бросила мать, но слишком много об этом слышал. Да в такой форме, что со временем начал ненавидить всех женщин, да и отца, за то, что тот мучил ребенка своими мерзкими рассказами. С годами это улеглось, ненависть сменилась потребностью, и он использовал противоположный пол чисто в своих целях. С отцом так и не смог найти общий язык, но и бросить не мог. Каким бы ни был старик, он вырастил его и не оставил, как мать. И каким примером Игорь мог стать своему ребенку? Хорошим примером того, как быть бесчувственной скотиной? Но этого Шувалов не хотел. И не допустил бы. Сегодня Игорь понял для себя главное. Он горько сожалел о потере малыша. И мужчина хотел бы этого ребенка несмотря ни на что. И сделал бы все, чтобы мать и малыш были счастливы. Но уже не мог исправить ничего. Не мог вернуть время назад. Никакие деньги, влияние, связи не дают такой возможности.
– Игорь? – в его мысли проник голос Петра Борисовича. – Как ты?
– Как Маша? – вместо ответа спросил Шувалов и поднялся на ноги.
– Состояние стабильно тяжелое, остальные прогнозы буду делать, когда девушка очнется, – сообщил доктор и, хмуро посмотрев на Игоря, произнес: – Игорь, мы друг друга давно знаем, и я благодарен за помощь, которую ты оказываешь больнице, но не могу не спросить… Я не слепой и вижу, что травмы у девушки не из-за аварии. Ее жестоко избили… И я хотел бы знать…
– Я это сделал или нет, – закончил Игорь за доктором, когда тот запнулся.
– Да, извини за подобные предположения, но это уголовное дело, и я не могу оставить все просто так, – Шувалов видел, как Петру Борисовичу было неловко задавать подобные вопросы. Он понимал его, мужчина не только отличный врач, но и хороший человек, в отличие от него самого.
– Нет, Петр Борисович, я этого не делал, – произнес Игорь, заметив, как доктор выдохнул с облегчением. – Но моя вина тоже есть.
– Надеюсь, причастные будут наказаны?
– Даже не сомневайтесь в этом, – ответил Шувалов, и его лицо исказила злость.
– Только не наделай глупостей, друг мой, – попросил Петр Борисович, заметив нездоровую ненависть, светившуюся в глазах Игоря.
– Когда Маша придет в себя?
– Этого точно сказать не могу. Сейчас она еще под действием наркоза, завтра будет видно, – пожал плечами доктор. – Но если хочешь, можешь на пару минут зайти к ней.
– В реанимацию нельзя же? – протараторил Игорь, замешкавшись.
– Нельзя, но можно сделать исключение.
Шувалов долго решался, чтобы открыть дверь. Такое было с ним в детстве, когда, нашкодив, он боялся возвращаться домой, потому что знал – отец жестоко накажет. Но сейчас он боялся другого… Внутри бушевал страх, что Маша никогда его не простит. И не простит, знал наверняка.
Игорь замер у двери, не в состоянии сделать шаг, почувствовал, что подходить к ней не имеет права. Она лежала неподвижно на белой постели и практически сливалась с ней. Девушка была такой беззащитной и слабой, что у мужчины защемило в сердце. Ему хотелось опуститься у кровати на колени, взять в руки ее хрупкую кисть и держать до тех пор, пока не проснется. Хотелось поцеловать каждый синяк, каждую ссадину на теле Маши, забрать ее боль. Но все, что он мог, это стоять неподвижно и глазами вымаливать прощения.
– Все нормально? – спросил доктор, когда Игорь вышел из реанимации.
– Нормально, – махнул головой Шувалов. Нормально, насколько это возможно. Он ходит, дышит, шевелится, в то время, когда Маша лежит там, а его ребенок…
– Петр Борисович, у меня к вам будет просьба.
– Я слушаю тебя.
– Не говорите, пожалуйста, Маше про ребенка. Я думаю, она не знала о беременности, ни к чему ей сейчас лишние переживания, – попросил Игорь, надеясь, что делает как лучше. Но на самом деле он боялся реакции Маши на эту новость. Боялся, что она еще больше возненавидит его, когда все узнает. Потому что сам себя он уже ненавидел.
– А если спросит? – нахмурив брови, спросил Петр Борисович.
– Если спросит, выхода нет. Но не иначе.
– Но…
– Петр Борисович, я вас очень прошу!
– Хорошо, – нехотя согласился доктор.
– Спасибо.
– Тебе лучше поехать домой, здесь ты помочь ничем не можешь, будут новости – я позвоню.
Игорь согласился, только вот поедет он не домой. Ему слишком много нужно сделать. Первым делом он позвонил Богдану и велел тому через двадцать минут быть в офисе. Теперь мужчиной завладела ярость, бешеная жажда наказать виновных. И не просто наказать, а сделать так, чтобы эти суки захлебывались собственной кровью. Его мозг судорожно рисовал картины расплаты. И где-то между этих мыслей всплывал вопрос: " А как ты накажешь себя?" Игорь не знал на него ответа и старался гнать прочь.
