Черное небо без единой звезды, из-за темной тяжелой тучи виднеется обруч света от тусклой луны. Я смотрела вверх, ощущая, как свежий воздух холодит лицо. Вся больница спала, но мне, как всегда, не удалось сомкнуть глаз. Как привидение бродила по коридорам, пока не остановилась в лестничном проеме у открытого окна. Посмотрела вниз – невысоко, этаж четвертый или пятый. Фонари освещают пустые улицы, где-то вдали слышится лай собак. А внутри меня ничего, пустота – огромная, бездонная до боли. Мне не хотелось ничего: ни смотреть, ни дышать, ни жить. Разучилась, да и не ради кого больше. Высунулась сильнее в окно и наполнила легкие свежим воздухом, но ощущение, будто дышу густым дымом, хочется прокашляться.
– Заболеешь, дочка, – раздался рядом знакомый голос. Повернула голову и увидела пожилую санитарку, которая изо дня в день приносит мне еду.
– Хуже не будет, – ответила я, отодвинувшись немного от окна.
– Не держи в голове плохие мысли, – произнесла женщина, глядя на меня добрыми глазами, так напоминающими бабушкины. – Плохие мысли всегда притягивают беду. Не задумала ли ты чего недоброго?
– Не задумала, – помотала отрицательно головой. – Только жить не хочу и умереть не могу.
– Ох, не гневи Бога такими словами. Молодая еще, вся жизнь впереди.
– Какая это жизнь? Ничего не осталось… Никого…
– Глупая, сердце у тебя осталось и душа, вот и береги их, – произнесла санитарка так уверенно, будто знала, о чем говорит. – Завтра выпишут тебя, а дома и стены лечат.
– Нет, не лечат, никто дома больше не ждет, – ответила дрогнувшим голосом, и слезы покатились по щекам.
– Поплачь, девочка, поплачь. Слезы, они как вода – все плохое смывают.
– Если бы… – сколько этой воды из меня вытекло, а легче ни капли не стало.
– Ох, дуреха, – помахала женщина головой. – Думаешь, хуже всех тебе? А ты знаешь, сколько я здесь убитых горем девушек видела? А потом – как они счастливые с животами на роды ложились. Все бывает в жизни, но пока ты дышишь, она не кончается. А знаешь, сколько людей жить мечтают? Только беда не дает им такого шанса. Поэтому, дочка, не гневи Бога и держись за то, что есть.
Хотела ответить, что ничего у меня больше нет, но не смогла, промолчала. И как-то стыдно стало за свои слова…
Меня выписали на следующий день. Эта неделя в больнице стала сущим кошмаром, и домой не особо тянуло. Сначала я пошла на кладбище и просидела там несчитанное количество часов. Тысячу раз просила прощения у бабушки за то, что я виновата во всем, за то, что не успела и попрощаться не смогла. А еще казалось, будто там, в могиле, с бабушкой покоится мой нерожденный ребенок. Там все, что потеряла я. И у него просила прощения за то, что не уберегла. Господи, если бы я только знала, что беременна, все бы сложилось иначе. Ни за что бы не поехала на тот чертов заказ. Да и вообще послала бы их всех куда подальше. Не знаю, сказала бы Игорю или нет… Наверное, нет, но сделала бы все, чтобы уберечь малыша. Да и бабушка тогда была бы жива. Ну почему я не поняла этого раньше? Почему не почувствовала в себе новую жизнь? Как же все это тяжко… Господи, как хочется отмотать время вспять. Каждый удар сердца в груди отдавался болью, каждый вдох обжигал горло, каждое движение сопровождалось дрожью. И все это было внутри, там, где никто не увидит, не вырвет, не излечит.
Домой возвращалась, когда уже стемнело, шла медленно, не спеша. Мне было некуда спешить – в квартире пусто и никто не ждет. Вообще не хотелось туда возвращаться. Недалеко от подъезда меня окликнул знакомый голос. И от его звучания все свернулось внутри и покрылось колючим инеем. Замерла, вздрогнув, не в состоянии обернуться, но и уйти оказалось не под силу…
50 глава
Я продолжала стоять, не оборачиваясь, остро чувствуя, что он за спиной. От этой близости каждая клетка моего тела пульсировала болью, каждая вена вздувалась от ярости. Не дождался, что повернусь, подошел и замер напротив меня. Смотрит в глаза, а я вижу даже в темноте, как они блестят и впали. Но у меня внутри боль и злость громыхает как раскаты грома. Сжала пальцы в кулаки и тут же разжала. Замахнулась и влепила ему звонкую пощечину и сразу почувствовала болезненное удовольствие от того, как горит ладонь. А он продолжает стоять, не моргая, и смотрит, будто нечего сказать. Да и не надо ничего говорить! Слишком поздно после всего! Зачем вообще пришел?
– Маш, мне так жаль, – выдает не своим голосом, каким-то надломленным, полным страданий.
– Жаль? – рассмеялась, и этот смех звучал словно из потустороннего мира – мертвый, холодный, жуткий и ненормальный. – Что тебе жаль? – спросила я ровным ледяным голосом. – Жаль, что меня избили? Или жаль мою бабушку, которую ты довел до приступа? Или ребенка, которого отнял… – вздрогнула и проглотила последние слова. Слишком больно и тяжело говорить об этом ему. – Ты хоть знаешь, что это был твой ребенок? – выпалила, желая ужалить его как можно сильнее, только это жало впивается и в мое сердце. – Знаешь, вижу по глазам!
Он молча смотрел на меня и будто не дышал. Мне кажется, все его тело вибрировало от напряжения. А у меня скулы сводило до боли, хотелось кричать, обвинять, бить негодяя. Но понимала – от этого не будет легче. Но и удержать слова не могла.
– Ты отнял у меня все… И из-за чего? Потому что я отказала? – голос дрожал и больших усилий стоило продолжать говорить, но, не замечая слез, катившихся по щекам, я все же продолжила:
– Ты даже не задумался, почему я отказалась быть с тобой за деньги. А ведь я бы согласилась, если бы ты только предложил просто так. Потому что думала, что люблю тебя… Но нет, я ошиблась! Нельзя любить человека без сердца и души. Это то же самое, что любить стену, до нее также никогда не достучишься. А любить стену невозможно… Можно восхищаться обоями на ней, картиной, но под ними ничего нет, все мертвое – камень и пустота. Вот и я влюбилась в фасад, не подумав, что за твоей красивой внешностью больше нет ничего!
***
ИГОРЬ
Он не дышал. Слушал Машу и чувствовал, как все вымирает внутри. Ее слова резали наживую ржавой пилой, оставляя рваные раны. Ему до боли хотелось смахнуть ладонью слезы с лица девушки, прижать к себе и не отпускать. Но ее голос, пропитанный ненавистью и болью, пригвоздил к месту, заставляя стоять как вкопанный. В голове он сотню раз уже повторил "Прости". Но губы онемели и язык не поворачивался произнести это вслух. Игорь не верил, что это происходит с ним по-настоящему. Не мог поверить, что вот так реально душа может трещать по швам.
– Прости меня, Маш, – выдавил наконец-то, призвав все свои силы на помощь. – Видит Бог, я больше всего на свете жалею об этих поступках.
***
– Бог? – холодно повторила я. Мне хотелось разрезать словами его на мелкие кусочки. – Какой абсурд, дьявол упоминает Бога! Тебе вообще не стыдно говорить подобное?
– Маш…
– Что? Тебе жаль? Я уже слышала, – на удивление, мой голос звучал твердо и решительно, в то время, когда из глаз вытекал водопад.
