Беллок наблюдал за лицом мужчины. Он был зол, без сомнения. Этого было достаточно.
— Мэтт, я думаю, что вы, по крайней мере, лжец, и это хорошо. Потому что в одном я могу быть уверен: вы не католик. Вы прекрасно справитесь с миссией в замке Якова.
Часть четвертая
Мэтью Тэтчер и Яков Стюарт, 1602 г
Если Господь заберет ее величество, пока преемственность не установлена, я не знаю, что станет со мной, моей женой, моими детьми, землями, добром, друзьями или страной, ибо, по правде говоря, это никому не ведомо… Уверяю вас, господин председательствующий, что выступаю от имени всей Англии.
Заурядный член Палаты [общин]
1
Благодаря письму барона Морсби доктору Тэтчеру предоставили для ночлега небольшую комнату в Эдинбургском замке. По предложению Леверета он также попросил и получил вторую комнату для работы, чтобы быть полезным, сделаться своего рода аптекарем, резать и готовить травы, предлагать другим обитателям дворца такие лекарства, какие он мог. Любезный помощник управляющего счел просьбу разумной и даже сжалился над человеком, которого послали сюда, чтобы он служил врачом — неожиданно, без спросу и, вероятно, необходимости, так что ему не суждено было стать желанным гостем.
Когда Тэтчер положил свои немногочисленные пожитки на низкую кровать в каменной комнате, такой же негостеприимной, как небо и воздух Шотландии, он осмотрел жилище в соответствии с инструкциями Леверета и Гидеона.
«Будучи в одиночестве, считайте, что на вас все время смотрят».
Он уже некоторое время находился в этом замке, забыв, что за ним незримо наблюдают. А вдруг он сделал или сказал что-нибудь глупое по невнимательности? Леверет научил его забираться на стол и прощупывать самые высокие доски на стенах и потолке, ложиться на пол и всматриваться, нет ли выступов. «У вас есть линза?»
Возле узкого окна стоял стол и три разномастных стула, как будто к доктору кто-то мог прийти в гости. Он подумывал о том, чтобы передвинуть стол в угол, встать на него и осмотреть потолок и стены, как его учили, но, конечно, если бы за ним наблюдали так внимательно, как предсказывал Леверет, какое возможное объяснение он мог бы предложить по поводу того, что стоял на подвижных предметах, ощупывал стены, использовал линзу, чтобы найти отверстия для прослушивания? Пусть слушают, пусть смотрят. Пусть наблюдают за его нормальным поведением, пока он как будто ничего не замечает; это, по крайней мере, взывало к его истинной природе.
«Даже если Яков примет вас как брата или исповедника, существуют послы и легаты из католических земель, и они будут наблюдать за вами. Там будут и другие англичане, но они вам не друзья, им нельзя доверять. Они уже решили поддержать Якова в его планах, независимо от его убеждений, или выбрали кого-то другого, и будут рассматривать вас как угрозу своим амбициям, даже если вы продемонстрируете, что вас совершенно не интересует ничего, кроме растений, животных и мазей — что и составляет вашу природную склонность. Мистер Николсон, мистер Вильерс, мистер Грин, мистер Байам и мистер Шоу — все эти англичане будут наблюдать за вами, проверять вас и лгать вам. Ваши единственные друзья — те, кто произнесет наши фразы-пароли».
Тэтчер старался выполнять указания Леверета. Но проходили дни, а на него не обращали внимания: кормили, не трогали и не обращали внимания. Он спрашивал, когда его могут представить королю, и на него день за днем не обращали внимания.
— Доктор Крейг возьмет вас на поруки, — сказал управляющий, когда весть о существовании Тэтчера дошла до кого-то более высокопоставленного. Но Джон Крейг, врач короля Якова и королевы Анны, при встрече с Тэтчером не смог произнести ни единого слова. Вежливость Тэтчера — «Доктор Крейг, сэр, для меня будет большой честью помочь вам, чем бы я ни мог…» — была встречена простым прищуром одного глаза и беззвучным движением губ. Тэтчер забеспокоился, не находится ли этот человек на пороге страшного апоплексического удара; уж слишком его искаженное лицо напоминало один из предвестников приступа барона Морсби. Крейг несколько раз кивнул — слишком много раз, чтобы выразить какое-либо согласие с чем-либо; просто безмолвная череда яростных кивков. А потом он повернулся и медленно пошел прочь. Доктор понял: не будет никакого коллегиального обмена травами и лекарствами, никаких разговоров на латыни или робких приглашений вместе составить гороскопы.
Тэтчер лег на кровать, и для того, чтобы оторвать ноги от пола, потребовалось почти непреодолимое усилие, от которого он едва не застонал. Напряжение в конечностях и жилах, заставлявшее все время быть начеку, быть внимательным к каждому слову и каждому взгляду, едва ли оставляло ему силы, чтобы пробудиться ото сна или погрузиться в него. Он должен собрать необходимые сведения, немедленно поставить окончательный диагноз. «Срочность невозможно переоценить, Мэтт». Закрыв на мгновение глаза, он вспомнил: «Вся ваша корреспонденция будет прочитана».
За рыбной лавкой и над пекарней были тщательно выучены разговорные коды, шифры, которые ему надлежало помнить, но сейчас доктору хотелось спать. «Если вы принесете с собой книги о природе, или о религии, или о чем-нибудь еще, они будут прочитаны».
Он отправится в поля и напишет о шотландской природе, умело скрывая в тексте свои наблюдения за противоестественными привычками шотландского короля. «Если вы сделаете заметки о растениях, они будут прочитаны».
Мэтью Тэтчер очень устал. Он должен был в соответствии с инструкциями Леверета выполнить какое-то задание, прежде чем заснуть, но ведь было сказано, что теперь ни одно имя не определено раз и навсегда, не дается на всю жизнь. Яков VI хотел сменить свое имя на Яков I. «Я просто пошутил, Мэтт». За кем-то нужно было наблюдать и с кем-то общаться, и этот кто-то объявит о себе, если скажет «мистер Тэтчер» — значит, он или она друг Леверета, если скажут «доктор Тэтчер», если скажут «доктор Эззедин», но этого друга нужно встретить как можно скорее…
«Если будете бродить в одиночестве, за вами будут наблюдать. Если вы поговорите с королем, за вами будут наблюдать. Вы не будете знать, наблюдает ли за вами кто-то. Вы не будете знать, следует ли кто-то по вашим стопам».
Тэтчер спросил:
— Тогда как мы придем к столь желанной ясности? Неужели сам король не осведомлен о происходящем? Вдруг он не ответит на мои вопросы, зная, что другие слушают, — или изречет ложь, адресованную им, в то время как я поверю, что это правда, адресованная мне?
Неужели Тэтчер заговорил вслух? Он открыл глаза, его глаза открылись. Он попытался сесть на деревянной кровати, но почувствовал, что не может этого сделать. Он вспотел, несмотря на холодный сквозняк из закрытого окна. Неужели он кричал? Неужели раскрыл себя в первые же дни? «Мэтт, я хочу, чтобы вы подумали об успехе. О том, что вы могли бы у меня попросить. О том, что королева могла бы даровать вам в своем великодушии и благодарности. О том, что наши люди в Константинополе могли бы узнать от вашего имени. Дайте волю своему естественному любопытству».
