— Ваше величество, — сказал Тэтчер.
Ему пришлось наклониться ближе, чтобы услышать, как король тихо ответил:
— Shah mat.
Страдания молодого человека в пустой комнате, скорбь песика, наблюдающего за хозяином с собственническим беспокойством, несколько месяцев странной дружбы между новообращенным турком и шотландским королем, а теперь эти два слова на персидском языке: все это подействовало на Тэтчера, и он сразу повернулся к Николсону, который чуть ли не выталкивал последних сопротивляющихся за дверь. Тэтчер отчаянно хотел покончить с болью молодого короля.
— Знаете, я думаю, в моей комнате есть кое-что, и я могу попробовать это применить, кое-какие препараты, травы…
На лице Николсона отразилось безошибочно узнаваемое, сильное разочарование.
— Что за ерунда, друг мой! Даже я знаю, как надо поступать в таких случаях, доктор. Сперва ставят диагноз, потом выбирают лечение. — Дипломат почти кричал. — Сэр, нужен точный диагноз!
— Я не знаю, что делать, — пробормотал Тэтчер.
При этих словах Николсон, который успел переселить почти всех в три соседние комнаты, повернулся и посмотрел на короля и доктора.
— Я весьма опечален необходимостью задать этот вопрос, но… если не случится великого озарения, король умрет?
— Разумеется, нет, — буркнул потный доктор Крейг, все еще медля, и Николсон сразу же выпихнул его и мальчика-слугу из спальни.
Король с усилием перевел взгляд на Тэтчера.
— Я умру, турок?
— Ваше величество, я боюсь… Я боюсь…
— Говорите, — приказал Николсон.
— Я боюсь, что пришло ваше время, — сказал Тэтчер.
— Да, — сказал король. — Я чувствую это нутром.
С этими словами Николсон закрыл двери в две из трех смежных комнат.
— Доктор Тэтчер. Посмотрите на меня. Посмотрите на меня, сэр. Сделайте вдох. Хорошо. Итак: поставьте определенный диагноз и действуйте соответственно и быстро, чтобы помочь ему так, как считаете наилучшим. Вы можете это сделать?
Тэтчер слегка кивнул, и Николсон, пятясь, закрыл за собой третью дверь, оставив только Тэтчера, Якова и чрезвычайно внимательного пса. Николсон действовал основательно; это был первый раз, когда Тэтчер оказался наедине с королем.
— Я в твоих руках, Мэтью, — сказал король, тратя последние силы на то, чтобы слова прозвучали по-доброму, как будто интуиция подсказала ему сбросить выученную царственность и в минуту уязвимости продемонстрировать любезность.
— И Бога, ваше величество.
Король издал те же звуки, что и многие другие люди, когда они болеют, но не могут разомкнуть губ, и все слова застревают в горле, далеко за языком. Мэтью Тэтчер знал, что королю оставалось еще несколько часов мучений, прежде чем он встретится со своим Создателем. Он был сильнее кролика, крупнее обезьяны, здоровее бедной, больной раком Маргарет. Но неумолимость времени сделалась очевидной, когда Тэтчер сосчитал пульс короля, осмотрел его язык, понюхал дыхание, прижал ухо к груди и послушал слабые и замедляющиеся удары сердца.
Яков снова пробормотал:
— Shah mat.
— Мой король. — Тэтчер почувствовал, как его собственный голос стал хриплым и медленным, движения конечностей затормозились, как во сне, когда перемещение требует мыслей и сил, на которые ты не способен.
— Что говорит… магометанин… когда смерть близка?
— Какое это имеет значение? Вы не турок, а король христианского мира.
— Исповедуется ли он святому человеку? Султан бы исповедовался?
Тэтчер подумал обо всех мужчинах, женщинах и детях, которых видел умирающими, — стойких, испуганных, несчастных, скорбящих, сердитых, смеющихся.
— Нет, мой король. Магометане не зовут священников. Аллах читает сердце праведника без какого-либо посредника между ними. — И в этот момент, наконец, Мэтью Тэтчер вспомнил и произнес правильные слова: — Как бы вы, ваше величество, ни общались с Богом, настало время заключить с ним мир.
— Я умру? Это точно?
— Да. Это несомненно.
— Я готов.
— Вы хотите, чтобы я кого-нибудь позвал?
— Нет. Мы стоим пред Господом, нагие. Никакого священника. Бог знает мое сердце с самого рождения. Вера, и только. Только верою… спасемся
. Я готов.
Мэтью Тэтчер держал за руку Якова Стюарта, чувствуя, как слабеющие пальцы пытаются сжать его ладонь и тем самым о чем-то попросить — может, не о жизни, а о признании каких-то заслуг. Глаза короля закрывались, и доктор позвал на помощь.
В тот же миг Джордж Николсон вошел в центральную дверь и закрыл ее за собой.
— Вам ясен ваш диагноз?
— Да.
— Никаких сомнений? — Николсон уже почти кричал.
— Никаких.
— Тогда что вы будете делать теперь?
— У меня кое-что есть в рабочем кабинете. Я могу дать ему немного сейчас и приготовить еще. Это может… Я не знаю, но это может быть в некотором роде…
— Идите немедленно. Идите! — Николсон распахнул дверь, ведущую в главный коридор, и приказал пажу тотчас же доставить доктора в его комнаты и обратно.
* * *
Паж поспешил по коридору вместе с турком. Николсон повернулся к королю, глаза которого были почти закрыты, дыхание замедлилось.
Николсон открыл крайнюю левую дверь и с поклоном пригласил обратно всех, кого запихнул в этот чулан. Когда они вошли, король слегка проснулся, достаточно, чтобы перекреститься с ужасным усилием, и отец Фойл приступил к соборованию. Фойл был одновременно печален и удовлетворен, а дон Диего, испанский посол, закрыл глаза и медленно кивнул. Яков попытался заговорить:
— Я должен признаться во всех своих… во всех… — Он запнулся, переходя на латынь, и отец Фойл взял его за руки, чтобы поддержать:
— Да, сын мой, ничего не бойся, не говори ничего, кроме тех слов, которые в твоем сердце. Покайся, и пусть Бог простит тебя за ошибки. Моли Бога в своем безмолвном сердце, чтобы Он принял твое сожаление. Твои благодеяния на Его земле очевидны для всех нас.
Король снова перекрестился:
— Боже, прости меня; Боже, прости мою опрометчивость, жестокость и похоть.
Испанский посол опустился на колени рядом с отцом Фойлом у королевской кровати и влился в поток бормотания на латыни. Королева сидела в кресле, с настороженным песиком на коленях.
18
Доктор Тэтчер вернулся, обливаясь потом от усилий, которые ему потребовались, чтобы пробежать в обе стороны, собрать все, что он приготовил в своей мастерской, включая травы, которые понадобятся в дальнейшем. Он больше не покинет Якова, пока не будет уверен в его выздоровлении. Он поклялся. Тэтчер запыхался и разозлился на свой возраст, на холод этого острова, который навсегда въелся в кровь и кости. Николсон открыл дверь и провел его в почти пустую комнату: король и королева, песик и никто другой.
