— Но есть еще один подарок, который я хотел бы сделать в первую очередь. — Король посмотрел на мистера Николсона. — Я получил мудрый совет. Когда мое здоровье полностью восстановится, и не раньше, я хочу отдать другому властителю то, что было так щедро дано мне. Когда я поверил, что моя жизнь на этой земле подходит к концу, я почувствовал спокойствие и умиротворение оттого, что обо мне заботился такой человек, как Мэтью Тэтчер. В Лондоне есть женщина, которая, боюсь, скоро окажется в аналогичной ситуации. Я не могу придумать более подходящего подарка от вечно любящего кузена и наследника, чем предоставить ей такое же утешение в ее конце, какое было у меня, когда я думал, что столкнулся со своим собственным.
* * *
Николсон повел Тэтчера обратно в его комнаты и в его собственную кровать.
— Это была моя идея, — сказал он, — и я думаю, довольно толковая. Вы ценный подарок — спаситель королей, как ни крути. Королева будет довольна, и получит аллегорическое напоминание о том, как он заботится о ее благополучии. Она не усомнится в его великодушии, когда настанет час трудных решений. Вы, собственной персоной, самим вашим бытием, доктор, символизируете любовь Якова к Елизавете. Она должна смотреть на этот символ до конца своих дней. Более того, вы могли бы оказаться полезным, услышав тот или иной разговор возле тела умирающей королевы — о том, как различные придворные смотрят на происходящее. Вы сможете сообщить мне об этом напрямую, не так ли?
Тэтчер опасался, что его отправят в Лондон прежде, чем он найдет Леверета. Он чуть не сказал: «Но мне обещали, что я уеду в Константинополь».
— Когда-нибудь я увижу вас в Лондоне, доктор, — сказал Джордж Николсон. — Вы снова будете служить своему суверену, и я присоединюсь к вам на этой службе.
* * *
Когда король поправился настолько, что его можно было оставить на попечение сильно ослабевшего и несчастного доктора Крейга, Мэтью Тэтчер возобновил ежедневные вылазки в поля и пустоши, на холмы, после которых возвращался за городские стены, неся свою сумку, пока однажды не получил комплименты по поводу ее качества от проходящей молодой женщины. Он сказал ей, что у него есть ответ для мистера Леверета, абсолютно надежный и полный неоспоримой ясности.
21
Джеффри Беллок выслушал донесение Кэтрин за рыбным рынком на дальней окраине Эдинбурга. Заставив молодую женщину повторить послание Тэтчера дважды, он почувствовал прилив радости, экстаз от воспоминания — и переживания — того, что ощущали его сердце и конечности, когда он был намного моложе. Сбросив двадцать лет, он наградил Кэтрин дополнительной монетой, а затем прижал к стене, и рыбья чешуя отражала солнечный свет у его ног, как драгоценные камни на туфельке под платьем, и образ королевы Елизаветы, какой Джеффри ее увидел впервые, посетил его, как часто бывало в такие моменты, и Беллок упивался славой от того, чего достиг. Лицо юной королевы Елизаветы сияло перед ним, когда он на пике наслаждения вцепился в бедра Кэтрин. После, необычайно бодрый и все еще взволнованный, он решил отложить свое возвращение в Лондон, чтобы снова услышать донесение непосредственно от агента, чтобы быть уверенным в результате, но также и насладиться еще одной пьянящей дозой хмельного омолаживающего средства. Джентльмены в Уайтхолле понятия не имели, что это такое. Они никогда не бывали в самом пекле, как Джефф, как доктор. Да благословит Господь этого турка. Он всех спас.
Был вечер, когда Мэтью Тэтчера в Морсби-Холле встретил несчастный привратник, раздраженный тем, что спустя несколько месяцев сарацинский колдун вернулся. Доктору приказали подождать, а затем повели не к барону, а к Дэвиду Леверету, одиноко стоявшему у огня в боковой кухне — под дубовыми балками великану пришлось немного сгорбиться.
Беллок, по-прежнему полный юношеского блаженства, обнял Тэтчера и оторвал его от пола. Мощные объятия вызвали слышимый треск рвущейся ткани.
— Мой мудрейший доктор!
— Нас могут увидеть вместе? — спросил измученный Тэтчер, падая на деревянную скамью и делая большой глоток вина, предложенного великаном.
Беллок заметил, что каждая морщинка и складка на лице разведчика были испачканы грязью и пылью от тяжелой поездки на юг, как будто его загримировали, чтобы он появился на сцене в образе старика, которого могли бы рассмотреть даже зрители на самой высокой галерее.
— Сейчас это не проблема. И я хочу вам кое-что сказать: вы можете называть меня Джеффри. Это мое настоящее имя.
— В Англии вы не Дэвид Леверет?
Беллок рассмеялся.
— Нет. Иногда у людей бывает много имен, верно? А теперь, пожалуйста, расскажите мне все, Мэтью, друг мой: Яков действительно поправился?
— Так и есть. В последний раз я видел его за шахматным столом. Он был самим собой. Играл моим старым турецким набором. Очищенным, конечно. Он был щедр в своей благодарности. Он хороший и добрый король.
— И вы уверены, что он заслужил лечение?
— Разве я не рассказал той женщине в Эдинбурге все? — спросил Тэтчер со всей искренностью, но Беллок принял его тон за раздраженное сопротивление, распространенный симптом у агентов, возвращающихся домой, освободившихся от заговоров. Их снова и снова просят рассказывать о содеянном, в то время как им хочется лишь насладиться своим возвращением, найти бабу, поговорить, не боясь ошибиться, потратить на выпивку и любовь все деньги, которые им наконец-то заплатят.
— Скажите еще раз. Иногда в пересказе появляется какая-то деталь. Он знал, что умрет?
— Он говорил со мной по-персидски. Он сказал, что беспомощен.
— По-персидски? Он говорил на языке магометан? Магометанский король Англии: к такому результату я не был готов. Пожалуйста, будьте со мной сейчас серьезны, доктор. Он, несомненно, знал, что умирает?
— Я сказал ей, вашей женщине, что изначально…
— Вы бы на его месте подумали, что умираете.
— Да. Я бы так и сделал. Никаких сомнений.
— И если врач сказал вам, что вы умираете…
— Врач так ему и сказал. Он мне это повторил. Он был уверен. Потому что это не было уловкой. Король умирал, Джеффри, и он знал это. Яков проявил храбрость.
— Он вам нравится. Ну ладно. Когда он понял, что умирает, что он сделал? Он перекрестился? Попросил о возможности исповедаться в своих грехах на латыни?
— Я сказал ей! Он не сделал ничего такого. Он страдал. Он кивнул мне, показывая, что понял мои слова. Что он обречен. И помолился.
— Кто еще был с вами в комнате в тот момент?
— Никто. Позже — мистер Николсон. Затем королева. Потом появились лакеи, пажи и стражники. Вернулся доктор Крейг, католический священник Фойл, протестантский священник Споттисвуд, испанский посол, французский фаворит короля. Но все они пришли позже. Мы с ним были одни. Полностью. А, еще собака.
— Скажите мне, когда вы точно узнали наш ответ.
