– Изменились? – с изумлением воскликнули четверо и переглянулись.
– По вашему виду не скажешь, что вы три года бороздили космическое пространство. Куда девался суровый аскет-астронавт? Морщины на ваших лицах разгладились, щеки округлились, порозовели. Глаза довольно поблескивают, как у жирных поросят, хрюкающих возле кормушки. Видно, что вы провели время с пользой для себя. – Круин приподнялся в кресле, и лицо его исказилось гневом. – А может быть, вы нарочно тянете с выполнением задания?
Как и следовало ожидать, все четверо с негодованием отвергли это чудовищное предположение.
– Мы ели все свежее и высыпались, – начал оправдываться Фейн, – и наше самочувствие улучшилось. Теперь мы можем вкладывать в свою работу еще больше сил. Мы считаем, что противник своим гостеприимством, сам того не подозревая, оказывает нам существенную услугу. А поскольку в Уставе…
– Своим гостеприимством? – резко прервал его Круин.
Фейн заметно растерялся, тщетно пытаясь найти эпитет, более подходящий для характеристики врага.
– Даю вам еще одну неделю, – категорически отрезал командор. – И ни одного дня больше. В это время ровно через неделю приведете ко мне всех шестерых своих подопечных, и чтобы они были в состоянии понимать меня и отвечать на мои вопросы.
– Трудная задача, сэр.
– Нет ничего трудного. Нет ничего невыполнимого. Ничему не может быть оправдания. – Круин из-под грозно сдвинутых бровей взглянул в лицо Фейна: – Вам ясен мой приказ? Выполняйте!
– Слушаюсь, сэр!
Взгляд Круина устремился на психологов.
– Ну, с лингвистами все, – сказал Круин. – Теперь вы. Что вы мне можете рассказать? Много ли вы узнали?
– Не так много, – нервно мигая от страха, начал Хефни. – Все упирается в незнание языка.
– Сгори оно в пламени Солнца, это незнание языка! Я вас спрашиваю, что вы узнали, пока набивали брюхо жирной снедью?
– Люди этой планеты, – сказал Хефни, взглянув на свой ремень, как будто вдруг с запоздалым раскаянием почувствовал, как туго он перепоясывает живот. – Люди этой планеты, – повторил он, – очень странные существа. Что касается домашнего быта, в этом их цивилизация, бесспорно, стоит на очень высокой ступени. Во всем остальном они сущие младенцы. Семья Мередитов, к примеру, живет в прекрасном доме, оснащенном самой первоклассной техникой. У них есть абсолютно все удобства, даже цветной телевизор.
– Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Цветное телевидение? Здесь? Немыслимо!
– И тем не менее, сэр, у них оно есть, – осмелился возразить Хефни. – Мы сами видели.
– Да, это так, – подтвердил Фейн.
– Молчать! – Круин был готов испепелить взглядом слишком ретивого лингвиста. – С вами разговор окончен. Меня сейчас интересуют эти двое, – он снова воззрился на дрожащего мелкой дрожью Хефни. – Дальше!
– В них, без сомнения, есть что-то странное, чего мы еще не можем пока понять. У них нет, например, всеобщего эквивалента. Они обменивают один товар на другой, не учитывая его товарной стоимости. Они работают, когда им хочется. Если не хочется – не работают. И, несмотря на это, они почти все время что-то делают.
– То есть как? – недоверчиво спросил Круин.
– Мы спрашивали их, почему они работают, если никто и ничто их не принуждает. Они ответили – работают, чтобы не было скучно. Мы это объяснение не приняли, – Хефни развел руками. – Во многих местечках у них маленькие фабрики, которые в соответствии с их непонятной, противоречащей здравому смыслу логикой являются увеселительными центрами. Эти фабрики работают только тогда, когда кому-нибудь вздумается поработать.
– Что, что? – переспросил совсем сбитый с толку Круин.
– Вот, например, в Вильямсвилле, небольшом городке в часе ходьбы от дома Мередитов, есть обувная фабрика. Она беспрерывно работает. Иногда туда приходят десять человек, иногда набирается до пятидесяти, а иногда и до ста. Но никто не помнит, чтобы фабрика остановилась хотя бы на день из-за отсутствия добровольной рабочей силы. Марва, старшая дочка Мередитов, пока мы у них гостили, три дня работала на этой фабрике. Мы спросили ее, что заставляет ее ходить на фабрику.
– И что же она ответила?
– Сказала, что ходит для собственного удовольствия.
– Для собственного удовольствия… – Круин силился понять, что это могло бы значить. – Удовольствие… хм, а что, собственно, это такое?
– Мы этого не выяснили, – признался Хефни. – Виноват языковый барьер.
– Черт бы побрал этот языковый барьер! Сгори он в пламени Солнца! – выругался Круин. – Она ходила на фабрику в принудительном порядке?
– Нет, сэр.
– А вы уверены в этом?
– Да, уверены. Работать на фабрику ходят по желанию. Других побудительных причин нет.
– А за какое вознаграждение они работают? – Круин подошел к проблеме с другой стороны.
– Ни за какое или почти ни за какое, – проговорил Хефни, сам не веря своим словам. – Один раз она принесла пару туфель для матери. Мы спросили, не плата ли это за труд? Она ответила, что туфли сшил один ее приятель по имени Джордж и подарил ей, а вся недельная продукция, как нам объяснили, была отправлена в соседний город, где в то время в обуви появилась нужда. Город в свою очередь собирается поставить партию кожи, но сколько этой кожи будет, никто не знает. Да и никого это не волнует.
– Какая глупость, – рассудил Круин. – Нет, это чистый идиотизм.
Он подозрительно посмотрел на психологов, не выдумали ли они сами эту явную несообразность.
– Даже самое примитивно организованное общество не может функционировать, когда в экономике царит такой хаос. Вы, по-видимому, рассмотрели очень немногое. Остальное или вам не показали, или вы со своим куцым умишком не сумели ничего понять.
– Уверяю вас… – начал было Хефни.
– А впрочем, это не имеет значения, – отмахнулся Круин. – Не все ли мне равно, на каких принципах держится их экономика? В конце концов им придется работать так, как мы им прикажем. – Круин подпер кулаком тяжелый подбородок. – Меня больше интересует другое. Вот, например, наши разведчики сообщают, что на планете много городов. Одни города населены, но плотность населения в них очень мала. В других совсем никто не живет. Они покинуты. Города, где есть жители, вполне благоустроены. В них имеются прекрасные взлетные площадки для летательных аппаратов. Как могло случиться, что такое примитивное общество имеет летательные аппараты?
– Одни делают обувь, другие – летательные машины. Каждый делает, что умеет, занимается тем, к чему испытывает склонность.
– У этого Мередита есть летательная машина?
– Нет, – ответил Хефни. Вид у него был растерянный, как у человека, потерпевшего полное фиаско. – Если ему понадобится самолет, он подаст заявку на телевидение, где есть специальная программа спроса и потребления.
