– Сочувствую вам! Мне так жаль!
– Мамушка! – душераздирающим тоном вымолвил Григор. – Бедная моя замученная… – он перешел на какой-то непонятный для остальных гортанный язык, упал на колени, обнял жену за плечи и прижал к себе. На земле валялись не нужные больше сломанные очки, а Григор обнимал ее так, словно никогда не собирался выпустить из рук.
– Моя маленькая Герда!
Пока мистер Михайлик, сломленный горем, навсегда прощался с половиной своей жизни, своей души, самого себя, остальные отошли в сторону и, держа наготове оружие, повернулись лицом к джунглям. Потом они бережно отвели Григора в сторону, а Герду похоронили под тенистым деревом и поставили на могиле крест. Часа через два, пройдя еще семь миль, расположились на ночлег. За все это время Григор не проронил ни слова. Он шагал по тропе, как робот, ничего не слыша и не видя, безразличный к тому, куда и зачем идет.
Сидевший рядом с ним у костра Сэмми сказал:
– Не надо так убиваться. Ей бы это не понравилось.
Григор ничего не ответил. Он смотрел на огонь, но перед глазами у него было темно.
– Она ушла быстро, не мучилась, – утешал его Сэмми, – у нее ведь было больное сердце? Идя следом, я не раз замечал, как она вдруг начинает задыхаться и держится за бок. Думал, у нее невралгия. А оказывается, это сердце. Почему она ничего не сказала?
– Не ходела создавадь друднозди, – тупо сказал Григор.
Это были его первые слова после погребения. И последние. К четырем часам утра выяснилось, что он исчез. Две луны стояли еще высоко, а третья склонилась к самому горизонту. Кесслеру надоело неподвижно стоять на посту, он тихонько обошел вокруг лагеря и заметил, что Григора нет на месте. Макс не стал поднимать тревогу: отдых и сон в походе так важны, что нельзя будить людей зря. Поэтому он вначале обыскал лагерь самостоятельно. Но Григора нигде не было.
Джунгли угрожающе затаились. Над верхушками деревьев, раскинув крылья, пронеслось молчаливым призраком какое-то фосфоресцирующее существо. Кесслер обдумал сложившееся положение. Когда и как ушел Григор, неизвестно. Он может находиться в нескольких милях от лагеря, если еще жив. Зато куда он пошел, совершенно ясно. Так что же делать? Если идти одному, надо разбудить кого-то себе на смену. Они разделятся, вдвое увеличив вероятность нападения каких-нибудь существ, которые, возможно, все это время незаметно следят за людьми в ожидании благоприятного случая. Сейчас их сила в единстве, иначе конец. И Кесслер принял единственно верное решение: разбудить всех.
– Григор пошел назад.
– Когда?
– Не знаю. Либо тихонько уполз, когда я стоял спиной, либо я не заметил его отсутствия, когда заступил на вахту. – Он угрюмо уставился в огонь. – Мы не можем бросить его на произвол судьбы.
– Я схожу за ним, – вызвался Сэмми, поднимая мачете.
– Слишком большая роскошь – рисковать жизнью поодиночке, – ответил Кесслер, – вперед или назад, надо идти вместе.
Билл Моллет поднялся на ноги, забросил за спину мешок, широко зевнул и схватил мачете.
– Назад так назад. Тут всего каких-то миль семь. А что такое семь миль?
Он снова зевнул и сам ответил на свой вопрос:
– Ночью это все семьдесят. Ну и что? Пошли.
Они отправились в путь, держа наготове оружие. Костер померк вдали. Тропинка была с трудом различима в тусклом сиянии трех лун. Фини бежал впереди, к чему-то недоверчиво принюхиваясь и утробно рыча.
Григор лежал на могиле, уткнувшись лицом в землю у основания креста. Тело сведено судорогой, ноги подтянуты к подбородку, одна рука обхватила могильный холмик, в другой зажат полупустой пузырек из походной аптечки. Они выкопали яму и опустили его в землю рядом с «маленькой Гердой». Ведь именно за этим он шел сюда сквозь страшную ночь чужой планеты. За эти несколько часов он все обдумал и решил.
Кесслер записал в дневнике: «День тринадцатый. К северу продвинулись миль на сто с небольшим. Последние два дня идем быстрее».
Он не писал почему, но все и так знали. Во-первых, они избавились от тихоходов. А во-вторых, всем стало ясно, что при таких темпах им не хватит еды, хотя людей стало меньше. Около ста миль за тринадцать дней – слишком мало. Неужели эти проклятые джунгли никогда не кончатся? Кесслер вскрыл пакет с концентратом, бросил его Фини, открыл второй для себя и принялся медленно жевать.
– Одно утешение – после каждой еды груз становится легче.
– А вокруг полно всяких кореньев и плодов, – заметил Моллет, – но на незнакомых планетах нельзя ничего есть, если не уверен, что это съедобно. Наказание бывает ужасным, однако рано или поздно нам придется рискнуть.
– Не есть – умирать медленно, – философски заметил Малыш Ку, – есть не то – умирать быстро.
– Да ты еще рад будешь быстрей подохнуть, дружище! Бывают фрукты – слюнки текут, а съешь – как скрутит, ноги под мышки завернутся.
– Покойнику в такой позе нужна могила покороче, – подключился к беседе Сэмми Файнстоун, – работы вдвое меньше. Экономия.
Моллет смерил его взглядом:
– Не думал, что ты способен шутить, пусть и так мрачно!
– Почему?
– Мне казалось, к этому времени ты будешь весь на нервах или вообще склеишь ласты.
– А я и есть весь на нервах, – признался Сэмми. – Цепляюсь за жизнь всеми оставшимися силами.
– Молодец! – похвалил его Моллет. – Продолжай цепляться, может, и выкарабкаешься.
Кесслер раздраженно подергал густую бороду и сказал Сэмми:
– Не думайте, что вам одному приходится уговаривать себя. Каждый из нас занимается тем же, за исключением Фини.
Услышав свое имя, пес завилял обрубком хвоста. Кесслер ласково потрепал его за уши.
– И как ему только удается находить эти ямы-ловушки, вроде той, куда упал Саймс! Он уже четыре раза предупреждал нас об опасности. Если б не он, в такую яму мог провалиться еще кто-нибудь, – сказал Сэмми.
Кесслер чесал Фини за ушами, гладил по лохматой спине и размышлял. Их стало вдвое меньше. Они потеряли четверых, и каждую смерть оставшиеся в живых переживали как невосполнимую потерю. Если вдруг что-то случится с Фини, это будет страшный удар. Всего лишь небольшая собака, но как она нужна! Если бы не Фини, им приходилось бы ощупывать дорогу перед собой длинными палками, и это замедлило бы продвижение раза в четыре. Они и так идут слишком медленно. Фини незаменим, как и все остальные, ушедшие и выжившие. Он встал. Какой смысл заранее размышлять о будущих бедах? Что будет, то будет.
Они пошли дальше: впереди Кесслер, последний в цепочке Моллет. Ни тот, ни другой не догадывались, что думают примерно об одном. Правда, Моллет был занят переоценкой ценностей. Он замыкал строй и видел перед собой всех остальных, а поэтому хорошо представлял масштаб потерь. В первый день трагического паломничества цепочка была вдвое длиннее. С ними шел Саймс. Энергичный, образованный, опытный космонавт. Но разве только Саймса ему не хватает? Нет. Ему не хватает и «черномазого». И чудаковатых тугодумов с Балкан. А если судьба ударит снова, ему наверняка будет не хватать и этого иудея. И косоглазого дистрофика. И остроухого лохматого пса. Он будет тосковать по этому «сброду».
