Мистер Рахпут пожал плечами, глядя на мистера Веллингтона.
– Возможно, нам стоит последовать совету этого джентльмена. Совершенно ясно, что, поскольку наша юная помощница не в силах остаться, наши шансы на успех этим серым днём, скорее всего, невелики. Мы давненько не практиковались. – Он потёр лоб. – И я утомился.
Мистер Веллингтон украдкой кинул взгляд на фрагменты пазла, погладил себя по подбородку, а затем улыбнулся Джексону. Он глубоко вдохнул и сказал:
– Вы совершенно правы, Джексон. Полагаю, краткий перерыв нам не повредит. Отправимся же в наши номера! – Он махнул мистеру Рахпуту, и оба джентльмена зашагали к лифту. – Приготовимся наслаждаться новыми днями в отеле «Зимний дом». – Он нажал на кнопку лифта и повернулся к Джексону и Элизабет. – До вечера.
Мистер Рахпут вяло махнул, когда двери раздвинулись.
– Увидимся за ужином, если, конечно, до тех пор с нами ничего не случится.
– Сэр! – воскликнул мистер Веллингтон, когда оба вошли в лифт. – Конечно, мы с ними увидимся. А потом сразу же примемся за работу над…
Двери лифта закрылись. Элизабет уставилась на них, будто ожидая, что джентльмены передумают и вернутся. Она посмотрела на Джексона – тот тоже таращился на двери.
– Им явно не терпится заняться своим пазлом, – сказала девочка.
– Некоторых людей долгая дорога может дезориентировать, – заметил Джексон, приподняв брови.
Он оглядел фойе; будь это субботний день тремя месяцами раньше, перед Рождеством, кругом туда-сюда сновали бы люди – сотрудники, готовящие банкеты и концерты, гости, идущие на каток или возвращающиеся с улицы выпить горячего шоколада в Зимнем зале, – здесь было бы оживлённо, как на вокзале в час пик. Однако теперь, мрачным днём в середине марта, когда до Пасхи оставалось ещё две недели, в «Зимнем доме» было малолюдно как никогда – больше половины номеров пустовали, а вечера проходили спокойно, за фильмами и тихими концертами. Элизабет нравилось в «Зимнем доме» на рождественских каникулах, но, прожив в отеле некоторое время, она осознала, что такие задумчивые недели нравятся ей в той же мере.
– Ты сказал, что Норбридж хочет меня видеть?
– В обсерватории в четыре часа.
Обсерватория находилась на тринадцатом – самом верхнем – этаже, и именно там, на застеклённом балкончике, Норбридж держал мощный телескоп, через который днём можно было смотреть на окрестности «Зимнего дома», а ночью – на звёзды и планеты. Там же находился его офис, где он вёл важнейшие дела отеля.
– Полагаю, – добавил Джексон, – он хочет обсудить что-то касательно Ланы.
Элизабет почувствовала, как по её телу пробежала дрожь. Лана. В канун Нового года, в мрачном туннеле под «Зимним домом» с Ланой Виспер – или, как теперь было известно Элизабет, Ланой Паутер – произошла страшная трагедия. Лану, ровесницу Элизабет, вовлекли в заговор её собственные весьма неприятные родители – заговор, чтобы вернуть Грацелле всю её зловещую силу. Грацелла была повержена, когда Элизабет выбрала – и решительно – использовать свои собственные силы во благо и не делиться ими с Грацеллой. Но в ходе битвы в шахте под «Зимним домом» Грацелла прибегла к последней отчаянной мере и в бесплодной попытке сохранить жизнь себе магическим образом высосала из тела Ланы годы её жизни, оставив её немощной и увядшей, как девяностолетняя старуха. Это была шокирующая и жуткая участь, тем более что позднее стало ясно, что Лана была невинной пешкой в лапах её коварной семьи. Собственно, после жуткого новогоднего кануна родители и брат Ланы исчезли, бросив её одну.
Элизабет мутило при одной мысли об этом, и она считала, что Лана страдала гораздо сильнее, чем заслужила за крохотный вклад в злодейские происки её родителей. Ей хотелось понять, может ли она чем-нибудь помочь Лане, и если да, то чем – и она знала, что Норбридж желал того же самого. Пока что Лана оставалась в номере на четвёртом этаже в таком печальном и затуманенном состоянии, что было трудно понять, осознаёт ли она до конца, что с ней случилось. Временами Элизабет гадала, не помутился ли Ланин рассудок навсегда; не может ли статься, что для неё, к сожалению, не осталось надежды.
– С ней что-то случилось? – спросила Элизабет.
– Полагаю, она хочет о чём-то поговорить с вами и Норбриджем, – ответил Джексон. – Как я понял, ей как будто бы стало лучше. Будем надеяться, что она встаёт на ноги.
Эта новость поразила Элизабет – и очень обрадовала.
– Это здорово. – Она поглядела на часы. – Непременно встречусь с Норбриджем в четыре.
– Конечно, – сказал Джексон. Он кивнул, повернулся к стойке регистрации, за которой Сэмпсон просматривал какие-то бумаги, и направился к нему. – Не сутультесь, сэр, – окликнул Джексон. – Это вредно для спины и для позвоночника. Выпрямьтесь! Выпрямьтесь!
Элизабет собиралась уже подниматься по лестнице, когда её взгляд снова упал на пазл и она осознала, что чувствует необъяснимую тягу продолжить его собирать. Она посмотрела на буквы – на неизвестном ей языке – над дверями монастыря на картинке. Мистер Веллингтон как-то сказал ей, что они означают слово «Вера», и Элизабет это знание здорово грело душу. Она коснулась слова пальцем, проводя линию, как будто расправляла смятую бумагу, а потом поднесла палец к свитеру, ровно над тем местом, где висел медальон с тем же самым словом, но на английском.
По её телу пробежал холодок – нечто напоминающее ощущение, но странно холоднее и острее. Не успела Элизабет понять, что делает, как её рука потянулась к одному фрагменту пазла – невнятному кусочку синего неба. Девочка оглянулась через плечо – не смотрят ли на неё Джексон, или Сэмпсон, или кто ещё, – а когда убедилась, что за ней не подглядывают, сунула фрагмент в карман, глубоко вдохнула и зашагала к лестнице прочь из фойе.
Она украла одну из тридцати пяти тысяч деталей пазла мистера Веллингтона и мистера Рахпута.
Глава четвёртая. В снежном кружеве стираются все образы
Элизабет жила на третьем этаже, в комнате номер 301, и здесь было настолько ярко и жизнерадостно, насколько в её спальне в убогом Дрирском домишке у тёти и дяди было мрачно и уныло. Если вы когда-нибудь задумывались, каково это – жить в номере отеля, где всё свежо и прибрано, но в то же время где есть и ваши собственные вещи – книги на огромной дубовой полке, одежда в комоде из вишнёвого дерева, постеры (хаски в упряжке, молодой Артур, вытаскивающий Экскалибур из камня, обложка «Короля воров», утконос из третьей части фильма «Война коров») на стене и свисающие с потолка безделушки, флажки и гирлянды – то вы примерно представляете, как было у Элизабет в комнате. Она её обожала. И временами не могла поверить, что всё это принадлежит ей.
Больше всего она любила сидеть на диване, включив лампу с абажуром из цветного стекла, и читать часами напролёт. Если распахнуть занавески на окне, через которое виднелись снежное небо и озеро Луны, а за ним – горы, было ещё лучше, хотя вечерняя тьма с полумесяцем тоже хороша. Почти так же сильно, как отдыхать на диване с книжкой, Элизабет любила сидеть за письменным столиком у кровати и работать над школьными заданиями, или рисовать картинки, или добавлять пункты в списки, которые она вела в блокноте (самые последние: «Причины, По Которым Хевенвортская Академия Лучше Дрирской Средней Школы», «Лучшие Лекции В «Зимнем доме» За Этот Год», «Песни, Которые Я Хочу Сыграть На Гитаре, Когда Научусь Играть На Гитаре» и «Татуировки, Которые Я Никогда Бы Не Сделала, Хотя Я Всё Равно Скорее Всего Никогда Не Сделаю Татуировку»). За столом ей было легко и просто сосредоточиться – не то что в комнате в Дрире, где от задания по математике её то и дело отвлекал то рёв тётиных телепрограмм (больше всего тётя обожала «Аварии, снятые на камеру» и «Давайте посмеёмся над другими людьми»), то пространные дядины жалобы на работу. Жизнь в номере 301 походила на сбывшуюся мечту.
