– Знаю. – Он оглянулся на дверь Башни. – Просто я хотел тебе сказать… – Он замолчал, словно не зная, как закончить предложение.
– Что?
– Знаешь, ты была права, – сказал Фредди. – Там, когда мы увидели ту красную тряпку. О том, что нужно смотреть в суть вещей и следить, чтобы с «Зимним домом» не случилось ничего плохого, и так далее.
Элизабет пожала плечами.
– Мы с тобой оба любим это место. Мы команда, правильно? Мы хотим, чтобы в «Зимнем доме» всё было хорошо.
– Но ты правда готова сделать что угодно, чтобы так было. Именно ты, Элизабет. Ты спасла «Зимний дом». Как и два предыдущих раза. Наверное, я просто хотел сказать, не знаю, спасибо, или дать тебе знать, что это круто – всё, что ты сделала.
Быстро, словно пытаясь скрыть то, что он чувствовал, но не мог сказать, Фредди приподнял руку со сжатым кулаком, чтобы Элизабет стукнула по нему. Но вместо этого она подалась вперёд и, со всей осторожностью и нежностью, с которой могла бы переворачивать страницу какой-то драгоценной книги, поцеловала Фредди в щёку.
Когда Элизабет с улыбкой отстранилась, глаза у Фредди были круглые.
– Ого, – сказал он, прикладывая ладонь к щеке.
– Хороший палиндром, – сказала Элизабет и отправилась дальше по коридору. – Увидимся на катке! – добавила она и пустилась бежать.
* * *
Элизабет сидела с Норбриджем на диване в гостиной его офиса. Войдя, она сразу заметила, что на полу рассыпаны кусочки синей и белой плитки, а в воздухе витает запах то ли клея, то ли скипидара. Дверь в сам офис была закрыта.
– Что тут творилось? – спросила Элизабет, когда они уселись и Норбридж расспросил её, как поживает Лана.
Он оглядел небольшой беспорядок на ковре.
– Из всех дней, – сказал Норбридж, – Фортинбрас Антунес, мой добрый друг и великолепный плиточник из Португалии, с которым я сотрудничаю, решил прибыть именно сегодня с утра, чтобы закончить проект, который я ему поручил.
– На Пасху? – удивилась Элизабет.
– Этот джентльмен такой рассеянный, что мне кажется, он временами не знает, какой на дворе месяц. Но именно это и делает его таким первоклассным творцом. Сосредоточение! Он помешан на своём искусстве. В общем, сегодня на рассвете он приехал и только около часа назад завершил работу. – Норбридж жестом обвёл гостиную. – Только здесь. В сам офис, конечно, никто не заходит. Он принёс все свои инструменты, маленькую печь для обжига, краски, всё.
– Но для чего? – спросила Элизабет.
Норбридж положил ладонь на бороду.
– Во-первых, моя дорогая, как ты чувствуешь себя после всех вчерашних событий? Не так просто всё это осмыслить.
– Честно говоря, мне нормально. В смысле, много чего произошло, но я в порядке.
– «Много чего» – это точно. Грацелла, Лана, пазл…
– Книга Дэмиена, и все гости, и… всё остальное. Всё сразу! Я даже не знаю, с чего начать. – Она сделала паузу. – А как Киона?
– Она восприняла новость тяжело, сама понимаешь. Но дела у неё идут настолько хорошо, насколько можно ожидать. Я беспокоюсь о том, как может повлиять на неё такой шок, когда, прямо скажем, её время на исходе. Думаю, какая-то часть Кионы рада, что её дочь отдала свою жизнь, чтобы сохранить Ланину. Может, вы вдвоём сможете навестить её, когда всё немного подуспокоится.
– С радостью.
– О, – сказал Норбридж, засовывая руку в карман. – Как насчёт ещё одного сюрприза, пока я не забыл? – Он достал из кармана конверт и протянул его Элизабет. – Для тебя. Пришло вчера, но Сэмпсон передал его мне только сегодня утром.
Элизабет взяла конверт и стала его разглядывать – судя по маркам, письмо было из Дрира, а взглянув на обратный адрес, она сразу всё поняла.
– От тёти и дяди? – спросила она, поражённо глядя на Норбриджа. Тот кивнул и шевельнул пальцем, словно побуждая её распечатать конверт. Сделав это, Элизабет обнаружила внутри один-единственный листок с тремя предложениями:
Дорогая Элизабет, мы скучаем без тебя и хотим извиниться за то, как обращались с тобой все эти долгие годы. Наш сын, Карозерс, умер, когда ему было десять, и, наверное, от этого мы сделались такими ужасными и уже не знали, как относиться к кому-то хорошо. Теперь, когда ты уехала, мы осознали, как ужасно вели себя, и мы очень сожалеем и надеемся, что ты сможешь нас простить.
– Тётя Пурди и дядя Бурлап
Элизабет почувствовала, как её глаза наполняются слезами, когда она попыталась перечитать письмо, но не смогла. Она положила листок на колени и поднесла ладонь ко лбу, вспоминая фотографию мальчика, которую как-то нашла в тётиной книге. Теперь всё вставало на свои места.
– Ты в порядке? – тихо спросил Норбридж.
– Они просят прощения, – ответила Элизабет. – За то, что плохо со мной обращались.
Некоторое время Норбридж хранил молчание, и Элизабет наконец посмотрела на него.
– Я очень рад слышать это, – сказал он. – Мы никогда не знаем, какое влияние можем оказывать на других людей только лишь тем, что проявляем к ним доброту, пытаемся изо всех сил сохранять бодрость духа. Не отвечая ненавистью на ненависть.
– Но это так трудно, Норбридж. Некоторые люди просто… плохие. – Элизабет посмотрела на конверт. – Я очень удивлена, что получила это письмо, по правде говоря.
– Возможно, иногда люди просто ждут, что их коснётся крупица чужой доброты. Я не думаю, что большинству людей хочется быть несчастными. – Он оглядел комнату, словно имея в виду весь отель. – Поэтому я и надеюсь, что наш отель может помочь, хотя бы чуточку.
– Я тоже, – сказала Элизабет.
Норбридж постучал себя по груди, намекая на кулон, висящий на шее Элизабет.
– Главное – хранить веру, мисс Летин. Я на вас рассчитываю. – Он улыбнулся и встал. – Идём. Я хочу показать тебе офис.
Элизабет проследовала за Норбриджем по коротенькому коридору к двери и, когда они вошли, на первый взгляд ей показалось, что в офисе ничего не изменилось. Она сморщила нос и принюхалась.
– Краска? – спросила Элизабет, озираясь.
– Особый клей, – поправил Норбридж. – Такой, которым плитки приклеивают к стене.
Он указал на стену, и Элизабет увидела, что на том месте, которое раньше пустовало, появилась новая картина из изразцов.
– Новые плитки, – объяснил Норбридж. – В честь новой страницы в истории «Зимнего дома».
