После ухода Комиссарова и ареста Манасевича с ним остались лишь агенты Охранного отделения. Но они могут сдать его врагам в любую минуту. И мужик это понимает...
Из показаний Филиппова: «Придя ко мне, он теперь старался как можно скорее напиться, требовал цыган и развлечений и если чем увлекался, то это пляской».
В пьянстве он старался забыться, в пляске – вернуть ощущение радости... Он чувствовал: грядет заговор. И пугал этим царицу.
И Аликс писала Ники: «21 сентября... Вот эти скоты Родзянко, Гучков... и К° являются душой чего-то гораздо большего, чем можно предположить (я это чувствую), у них цель вырвать власть из рук министров... Но ты скоро всех увидишь и обсудишь это, а я спрошу совета у Нашего Друга. Так часто у Него бывают здравые суждения, которые не приходят другим на ум, Бог вдохновляет Его».
И «большее» – случилось.
1 октября Павел Милюков, лидер кадетов (самой влиятельной оппозиционной партии) произнес в Думе речь, которая потрясла всю страну. «Из края в край расползаются темные слухи о предательстве и измене. Слухи эти забираются высоко и никого не щадят. Имя императрицы все чаще повторяется вместе с именами окружающих ее авантюристов... Что это – глупость или измена?»
И слово «измена», так соответствовавшее настроениям измотанной поражениями армии, тотчас было принято на веру и твердо укоренилось в сознании миллионов.
Аликс потребовала от Штюрмера принять меры. Она была в бешенстве, и на этот раз премьер не посмел уклониться и вызвал Родзянко. «Старикашка» тогда подвернул ногу, не мог ходить. Сцена их свидания оказалась комической: беспомощный Штюрмер лежал в кровати с высоко подвешенной ногой и пытался строго говорить с возвышавшимся над ним огромным, мощным председателем Думы.
Из показаний Родзянко: «Он говорил, что... просит представить ему копию речи Милюкова на предмет возбуждения против него уголовного преследования. Я ответил, что... никаких копий я присылать ему не буду».
Далее разговор зашел о Распутине. «И отчего вы его защищаете? Это негодяй первостатейный, его мало повесить!» – горячился Родзянко. С кровати послышался беспомощный ответ Штюрмера: «Это... желание свыше...» Так он «сдал» царицу. Но вошедший в раж председатель Думы продолжал добивать старика: «Какой же вы после этого монархист?.. Вы ярый республиканец, который поблажками Распутину колеблет монархическую идею!»
Да нет, при помощи Распутина идею колебали они все – от самой царицы до самого Родзянко...
Теперь мужик все чаще говорит о смерти.
Из показаний Молчанова: «В октябре 1916 года я... раза два был у Распутина. Заметил, что у него было какое-то грустное настроение, заметил, что на столе было вино, и он много пил его... как будто давило тяжелое предчувствие. Он все время напевал: „Время изменится, все переменится“... При прощании он был очень ласков, говорил, что ценит мою любовь и доброе отношение, вспоминал добрым словом моего покойного отца... и говорил, что, может быть, его убьют и мы не увидимся... И тут же, будто опомнившись, сказал: „Нет, нет, мы увидимся. Ты приедешь в Петроград“.
И каждый день на Гороховой, заглушая его ужас, шла сумасшедшая, завораживающая пьяная пляска. Его слабоумный сын, служивший в санитарном поезде царицы, приехал к нему на несколько дней и прятался от этого безумия в дальних комнатах. А если в квартире было тихо, это означало, что мужик пьет в ресторане или уехал в Царское – на заседание «кабинета».
16 октября Аликс писала Ники: «Вчера приятно провела вечер у А<ни> с Нашим Другом, Его сыном и епископом Исидором (тем самым, обвиненном в связи со своим келейником. – Э. Р.)... Гр<игорий> думает, что лучше было бы призвать более ранние (молодые) года – вместо тех, которым старше 40, последние нужны дома для работ и для поддержания хозяйства».
И это предложение, высказанное мужиком, было очень разумно.
Наступил ноябрь – предпоследний месяц его жизни.
МЕСТО ПОГРЕБЕНИЯ ГОТОВО
На окраине Александровского парка, неподалеку от Дамских конюшен, Подруга выкупила кусок земли. И в начале ноября заложила там часовню святого Серафима – в благодарность за избавление от смерти при крушении поезда.
5 ноября Аликс сообщила Ники: «Закладка Аниной церкви прошла хорошо, Наш Друг был там... а также славный епископ Исидор».
Под алтарем строящейся часовни «Нашего Друга» и похоронят. И отпевать его будет «славный епископ».
В честь закладки «Аниной церкви» было устроено маленькое празднество, которое породило большую историю...
После очередного заседания Думы непримиримый враг Распутина монархист Пуришкевич был окружен коллегами. Он раздавал желающим весьма любопытную фотографию: за столом сидит Распутин, рядом с ним «славный епископ Исидор», на столе – вино, вокруг – балалаечники и смеющиеся, явно пьяненькие сестры милосердия. Тыловое веселье «шпиона и проходимца», когда на фронтах «истекала кровью русская армия и голод надвигался на страну»!
Уже на следующий день фотография легла на стол Протопопова... На допросе в Чрезвычайной комиссии он показал:
« – Пуришкевич распространял фотографию Распутина в 9 тысячах экземпляров: Распутин... кругом масса публики... стол, на столе вино, балалаечники и монах....
– Почему вы знаете, что он распространил 9 тысяч экземпляров?
– На обороте карточки, которую мне прислали из Царского Села, вероятно, по поручению царицы через Вырубову или Воскобойникову, было написано: «9 тысяч экземпляров»...
ПОСЛЕДНИЙ СНИМОК ЖИВОГО РАСПУТИНА
История этой (увы, не найденной мною) фотографии объясняет многое в надвигавшейся развязке.
Скорее всего, Протопопов получил снимок через Воскобойникову. И не только потому, что она в то время была его любовницей, но и потому, что среди веселых сестер милосердия на фотографии... оказалась и она сама!
В «Том Деле» остались ее показания и по этому поводу: «На предъявленной мне карточке – Распутин с епископом Исидором... снята и я в профиль, сзади Исидора... Снять предложил полковник Ломан». Тот самый – строитель и ктитор Федоровского собора.
Снимок был сделан на приеме в лазарете Вырубовой в честь закладки той самой часовни – «Серафимовского убежища» – «после того как закончилась официальная часть... По отъезде гостей... некоторое время оставались в лазарете Исидор и Распутин (мужик предвкушал веселье. – Э. Р.)... Вот в это время Ломан и предложил нам остаться и выпить кофе: „верхи“ – де уехали, почему не остаться нам, „чернорабочим“... Ломан угостил нас шампанским и кофе, и даже пением своих певчих... которые художественно спели русские песни... Затем Ломан и предложил нам всем сняться. Снимал нас служащий Федоровского собора (то есть человек Ломана. – Э. Р.). И Ломан был в числе снимающихся, стоял сзади Исидора. Потом мы просили дать нам снимки, но он сказал, что снимки не выйти... Каким образом на снимке нет Ломана... я не знаю. Возможно, при съемке он присел... Кроме певчих изображены: Молчанова (жена известного нам Леонида Молчанова. – Э. Р.) сестра милосердия Бендина, моя сестра, и сестра милосердия Войно (чьи показания мы часто цитировали. – Э. Р.) Сидят: сестра Кощеева, Распутин, епископ Исидор, Мальцев (строитель „Серафимовского убежища“. – Э. Р.). Сестра Кощеева вышла на снимке смеющейся и, кажется, пьяненькой».
